Андрей БИТОВ:
“ЛЮБЛЮ ГОВОРИТЬ О
КОСМОСЕ
С ПЯТИЛЕТНИМИ"
– Андрей
Георгиевич, давно назрел вопрос, так сказать,
этимологического плана. Странная фамилия –
Битов... Вы никогда не пробовали раскопать её
происхождение?
– Действительно, это
любопытный вопрос, с фамилией много было всего
связано, про одну только фамилию можно
рассказать новеллу... Фамилия ясная, простая, но
ни одного однофамильца за всю жизнь я не
встретил. Помню, в редакции “Звезды”, где меня в
62-м году начали печатать, работал один милый
интеллигентный человек, бывший лагерник... Как-то
он догнал меня в коридоре, и говорит: “Андрей
Георгиевич!” – даже по отчеству назвал. – “Вы
меня, пожалуйста, извините, но у вас вот... своя
фамилия или псевдоним?” Своя, говорю. Он: “вы
меня простите, это не я сам, меня заставили...” И
только гораздо позже я понял, что за этим
“заставили” – порядочный срок... В общем,
фамилия на самом деле несколько непонятная.
Милиционеры, скажем, почему-то всегда путали,
называли меня Батовым, Бутовым, Бытовым...
А в году так в 57-м, когда
я ещё писал стихи, руководитель нашего
литобъединения в Горном институте, – был такой
хороший ленинградский поэт Глеб Семёнов, –
позвал как-то литературного генерала, Бориса
Абрамовича Слуцкого, слушать молодых... Он был
тогда уже в зените славы. “Лошади умеют плавать,
но недалеко. “Глория” по-русски значит “слава”,
это вам запомнится легко.” Одного прочтения было
достаточно, чтобы это навсегда осталось, на всю
жизнь... Нынешний ведь 96-й год – не только
пятидесятилетие постановления о Зощенко и
Ахматовой, но и сорокалетие 56-го года, то есть
ХХ-го съезда. И на этой-то волне он и пришёл...
такой уже немножко утомлённый славой, к нам,
абсолютно не печатавшимся авторам (это где-то на
квартире, водочка была, помню), и слушал. Все по
одному, побаиваясь и волнуясь, читали ему стихи, а
я был там самый слабый поэт, только начавший
писать, – да меня и не выпускали вперёд,
собственно. Были там Горбовский, Кушнер,
Британишский, Городницкий, Агеев, Тарутин... И вот
он их слушал, и только спрашивал: “фамилия у тебя
– как?” – “Британишский” – “надо брать
псевдоним!”. “Фамилия?” – “Кушнер” – “надо
брать псевдоним”. А в конце говорит: “а этот
молодой человек симпатичный – чего тут сидит
молчит?” – “да я только начал писать,
вообще-то...” – “а фамилия как?” – “Битов” – а
он говорит: “Вот это – фамилия!”
– Ваши предки
или родственники “фамильным” вопросом не
интересовались?
– Были у меня всякие
тщеславные старинные дядюшки, которые даже
подумывали о том, что фамилию эту надо писать с
двумя “ф” на конце... Тем не менее, дразнилки в
школе после войны все были по фамилиям, и я был –
Битый, Биток (то есть котлета) и так далее. Потом,
когда начал сочинять какие-то первые стишки,
подумывал, не взять ли материнскую красивую
фамилию – Кедров... Затем раздобыл как-то словарь
Даля и сразу посмотрел, конечно, слово “бить”, и
нашёл замечательную этимологию... Дело в том, что
проследить далеко генеалогию Битовых я не могу,
но корни уходят куда-то на север, в поморские
края. Знаю, что прадед имел лесосплав, и пропил
его на Олонце, потом они спустились в Череповец...
Кто-то мне сказал, что встретил на “до
востребования”, на Центральном телеграфе,
одного Битова, который сказал – “о, у нас там, на
Севере, их полно...” Но это всё непроверенные
данные; и вот я далее читаю, что “битать” – это
водить лодку, а “битовня” – это снасть! Ну,
думаю,– всё, морская фамилия, значит! Красивая
романтика, и всякое такое, но дело в том, что Даль,
этот датчанин-швед, был западный довольно
человек, всё записывал, что положено по букве,
ничего не пропускал, – так вот он в скобках
напротив этого толкования написал: “крайне
сомнительно!”
– А ведь
волнующая загадка: тайну упорно скрывает твоё
собственное имя, то, что “ближе чем кожа”... Какая
версия сегодня кажется вам наиболее вероятной?
– Всё-таки, я думаю,
кого-то когда-то побили... Но не исключено и
редуцирование восточных фамилий – обрезанная,
как “Боков” от “Набоков”. А недавно я даже
придумал такой рассказ... У этого ненаписанного
рассказа мне нравится название – “Похожий на
еврея”. Недавно приезжал из Израиля
замечательный еврейский писатель, Арон
Апельфильд, встретились мы на приёме у
израильского посла, ощутили симпатию друг к
другу, разговорились. И он, конечно, задаёт
извечный вопрос – не еврей ли я? Я был вынужден
ответить, что – нет, поскольку по всем дознаниям
не получал никаких соответствующих
свидетельств... Хотя с возрастом, к 60-ти годам, – а
только что исполнилось мне 60 лет по восточному
календарю, то есть – от зачатия, отпраздновал я
его 27 августа, внутри себя, – с возрастом
начинаешь понимать, что генеалогия – такая
великая вещь, туманная даже там, где она
прослеживалась, – допустим, в царских родах...
Потому что кто, и с кем, и когда, и при каких
обстоятельствах – это такая темнота, и
биологически так оправданно... Я, прожив всю жизнь
без сомнения, что я русский человек, с примесью
немецких кровей, могу за собой заподозрить кого
угодно – татар, монголов, евреев, кыпчаков... И я
говорю Арону Апельфильду: либо – “били”, либо –
редуцированное восточное. А он: так у нас,
говорит, очень много Битовых!.. ...А недавно я
увидел на витринах одно библиографическое
издание, и купил его, потому что там был – Юлий
Битовт! А уж этот-то точно еврей. Так что, может
быть, у меня редуцирование и не от восточной
фамилии. Но, в общем, эта непривычность её
звучания, она явно куда-то указывает. Но куда?..
– Во все
стороны сразу... Что-то типа “Урбино Ваноски”.
– Во все стороны сразу,
и я не открещиваюсь ни от одной... А Урбино Ваноски
– это просто игра. Здесь, конечно, тоже игра, но
игра судьбы. Главное, эта фамилия на всех языках
что-нибудь, да значит. Я помню, как убирал в
какой-то халтуре на узбекском из титров своё имя
– чтобы не позорить, так сказать, чистоту своих
литературных дел, потому что узнал, что “бито”
там – “вошь”! Так что я получался по-узбекски –
“Вшивцев”... А на французском я звучу крайне
неприлично, и на мой вопрос в аэропорту в Париже,
не оставлен ли message на мою фамилию, раздавался
дружный смех, потому “bit” по-французски – то
самое математическое слово, которое по-русски
пишут на заборах... А единственное, что меня
поддерживает в новейшей этимологии, это что
“бит” – единица информации. Но и тут вот, правда,
недавно узнал, что постмодернисты придумали
формулу: “за одного Байтова восемь Битовых
дают” (имеется в виду прозаик Николай Байтов)... В
общем, каждый человек переживает свой звук
каким-то образом – даже если он не через край
тщеславен. Я вполне доволен своей фамилией,
потому что она кратка и не претерпевает в
латинице то, что претерпевал, скажем, Хрущев... Я
видел у Чухонцева его фамилию в иностранном
паспорте – это просто замечательно, такое
насекомое на сто двадцать ножек...
– ...Пользуюсь
cегодня случаем поздравить вас с выходом, в
харьковском издательстве “Фолио”, вашей “книги
жизни” – тетралогии “Империя в четырёх
измерениях”, дающей несколько разных срезов
жизни Империи за последние полстолетия.
Большинство составляющих (а это четыре тома –
“Петроградская сторона”, “Пушкинский дом”,
“Кавказский пленник”, “Оглашенные”) уже давно
известны читателю...
– Тем не менее это
действительно не собрание сочинений, а одна
цельная книга. И, между прочим, начата она
когда-то, в подтверждение замысла, фразой:
“Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю
жизнь”...
– Одновременно
издательство Ивана Лимбаха выпустило “Первую
книгу автора”, где собраны ваши ранние
произведения, большей частью никогда не
публиковавшиеся. Книга пёстрая, и есть в ней
рубрика “Из моей замечательной корзины”,
непривычная по содержанию – цитаты из прессы...
Многое звучит как анекдот: “...Тем не менее СССР и
Турция – по-прежнему ближайшие соседи”...
Всё-таки, это реальные газетные строки или Ваши
“стилизации” под публицистику тех лет?
– Это, безусловно,
коллаж из реальных цитат. Меня всегда привлекали,
так сказать, бумажки – вырезки из газет, выписки,
записки, прочий мусор... Давно хотелось сделать
своего рода “том мусора”. Это такая древняя идея
– ей уже лет 30 – что вместо писем, дневников, всей
этой высокой культуры, которая была утрачена во
времена тоталитаризма, остались вот эти клочки,
которые можно потом как-то прокомментировать
мемуарами, и сделать такой “сорный том”,
равноправный с той культурой. И вот архив собран;
собирал я его всю жизнь, а разобрать, наверное,
уже не смогу... Гением этой идеи стал Илья Кабаков,
создавший “философию мусора” и воплотивший её
как художник, при этом был активно задействован
весь инструментарий соц-арта... В сущности,
абсолютно новых идей не бывает, и просто нужно
иметь энергию, чтобы думать, что делаешь что-то
впервые...
– Энергия
незнания?..
– Вот именно, и я вовсе
не против этой агрессии, возникающей у молодых, –
что именно они до этого додумались, – это как раз
полезная вещь. Но так или иначе, ничего нового не
бывает, и больших авангардистов и
постмодернистов, чем Пушкин и, скажем, Стерн, я не
знаю...Так что, я думаю, надо посвятить год
затворничеству, чтобы сделать такую книгу
мемуаров, разбор архива. Наверное, этот труд
можно модернизировать – считывать документы
сканером, классифицировать и отбирать с помощью
компьютера...
– Такая
творческая стратегия в отношении к собственной
жизни и сопутствующим ей “экспонатам” в нашей
литературе пока редкость. Обычно разработкой
материала, – жизненного и документального, –
сопутствующего творчеству некоего интересного
автора, занимаются паразитирующие на нём
филологи, биографы, критики....
– Но ведь я же ещё не
умер!..
– Ну,
паразитировать, может быть, стоит с самого
рождения – когда известно, что гений. Но и самому
автору это не противопоказано: оформление своего
мифа, шлифовка имиджа, – так сказать, собственная
агиография. В западном искусстве это практика
общепринятая... С чем вы связываете такое
усложнение творческого поведения?
– Видите ли, Пушкин,
который, казалось бы, навязал всем такой...
моцартианский образ творческой работы: всё с
легкостью, всё без усилий! – однажды написал
(помню приблизительно): “какое там “легко”! –
все мышцы болят!” Далее, кто-то пишет про него:
“...Пушкин ничего не пишет, только без конца
ковыряется в мерзком сундуке своём, разбирая
свои грязные бумажки!”. Он не выбрасывал ни одной
бумажки, – он понимал, что текст есть состояние
ограниченное, конечное и – отпущенное ему...
Вообще же, в нашей традиции интерес к своим
“сопутствующим обстоятельствам” связывается,
как правило, с состоянием исписанности автора. У
меня в той же недавней “новомирской” вещи есть
главка, посвящённая в основном Набокову –
“Смерть как текст”; там я выразил эту мысль –
ограждённость текста, конечность текста; и там
есть фраза, которой я горжусь: “...пошляки с
радостью рукоплещут исписанности автора, между
тем как ничего, кроме исписанности, писатель не
сделал”. Он должен быть исписан, иначе он – не
автор! Ежели вы не сможете сделать ВСЁ в том, что
вы пишете, значит, у вас ничего не выйдет...
Состояние исписанности столь характерно, скажем,
для Гоголя... Так исписанный карандаш – не лучший
ли залог того, что ты уже свободен, свободен для
новых замыслов? Одно из правил Дао, например,
гласит: “пустота означает, что ты снова полон”...
– Но попробуем
вернуться к исходной точке... С чего всё
начиналось? Предчувствовали ли вы свою
литературную стезю, и если так – с какого
возраста? Были ли какие-нибудь эпизоды, моменты,
как бы сказать, прозрения: что ваше будущее
связано со словесностью, вообще с культурной,
игровой деятельностью?
– Ну, изначально я
совершенно не собирался писать, и вроде бы, по
всем обстоятельствам, занялся этим совершенно
случайно. Заманил меня в изящную словесность
покойный Яша Виньковецкий, однокашник по Горному
институту. Он втянул меня в литературную среду, и
мне она так понравилась, что я стал писать ради
среды, ради клуба, ради тусовки – чтобы они меня
не прогнали! Это было очень продвинутое
литературное объединение... Но! К вопросу о
врождённости. Когда в 77-м году папа умер, мама
стала разбирать какие-то архивы, и среди своих
писем к нему из блокады – он был на Урале вместе с
предприятием – нашла одно письмо, и там она
пишет, дословно: “дети – странный народ, они
совершенно не переживают никаких трудностей,
старший мечтает быть лётчиком (что для начала
войны вполне понятно – зима 41–42-го года), а
младший (мне было четыре года, соответственно) –
писателем (вопросительный и восклицательный
знак!)”. Что я имел в виду, когда в четыре года это
заявлял – во время блокады?! Этого никогда не
узнать. Семья у меня интеллигентная, но не
артистическая...
– Может быть,
мы как раз и вышли на некоторый... момент истины.
Именно это я имел в виду: проблески предзнания,
предощущения судьбы. А, скажем, известность,
слава, влияние – таких предчувствий никогда не
было? Что вы будете стягивать на себя некое...
силовое поле, энергетику большого числа людей,
которым вы интересны?
– Вы знаете, нет, и –
может быть, это чистый обман самого себя – но я
прожил всю жизнь в ощущении, что некоторые
характерные человеческие черты мне совершенно
несвойственны (это типичный признак ханжи,
кстати!). Мне казалось, что у меня нет ни
тщеславия, ни зависти. Но если так копаться, это
уводит так далеко в воспоминания... Мама меня
приучала к путешествиям – спасибо ей великое! –
и, накопив какие-то маленькие денежки на отпуск,
всегда возила с собой детей. Так я впервые был в
Крыму – ровно пятьдесят лет назад, и в Риге (это
ещё была иностранная страна, году в 47-м – Латвия
ещё в таком сохранённом, не до конца
советизированном виде)... И впервые она показала
мне горы, в 49-м году, это было в Нальчике. А в
Абхазии мы ездили на озеро Рица, и там мне
сказали, что на том берегу – а тогда Сталин ещё
был жив – на том берегу ИХ дачи... Я это помню,
потому что мать часто смеясь вспоминала, что
тогда на чью-то фразу, что ТАК мы никогда жить
не будем – или ТАМ мы никогда жить не будем –
я сказал: ну, придётся пройти в правительство! Это
был, что характерно, 49-й год. Поскольку
коммунистов в моей семье не было, вряд ли это
выглядело сколько-нибудь осуществимым... И потом
всю жизнь я прожил в ощущении до сего дня, что я
вне политики, никогда к власти не рвусь и не
рвался, не желаю, мне это в западло, и так далее...
– Хорошо, но
ведь возглавляемый вами русский ПЕН-центр,
защищая свободу слова, становится инструментом
воздействия на политику, то есть – тоже
инструментом власти... Насколько деятельность
ПЕН-центра адекватна нашей новейшей
действительности?
– Здесь необходимы
несколько пояснений. До сих пор в России не могут
привыкнуть к слову “ПЕН-Центр” – это мне
напоминает случаи с милиционерами по поводу моей
фамилии: Батов? Бытов? Бутов? То же с ПЕН-Центром:
какой ПЕН-Центр?! Где ПЕН-Центр?.. Не приживается.
Не входит в сознание... Это – один из ста сорока
центров ПЕН-Клуба, международной правозащитной
писательской организации. В политику мы влезать
обязаны, но у нас здесь совершенно конкретный
повод: это когда притесняют кого-то за то, что он
выразил нечто словами. Вот тот случай, когда мы
обязаны заступаться – поддержать кого-то в
России, Белоруссии, в Китае или Югославии... Пока
что наша деятельность оценена достаточно высоко,
по крайней мере – там. А здесь она не всегда
бывает понятна. В ущерб для нас – мы стали
ПЕН-Центром в то время, когда писателей в России
перестали сажать... Всё ещё идёт такая...
благостная пора, и трудности мы испытываем
больше на экономическом и организационном
уровне. Да и среди членов ПЕН-клуба не все
понимают, что он такое – слишком большая инерция
Союза писателей. Им кажется, что вот был плохой
Союз писателей, а этот – хороший, приличный. А это
опять же не так...
Как-то 87-м году я летел с
Чухонцевым из Америки, проводы были бурными,
уехал я с больной головой и с двумя огромными
чемоданами электроники – тогда ещё надо было
возить, для подарков, это сейчас всё на улице
можно купить... И вот просыпаюсь – и всё хрюкает,
звенит, свистит... Да, я был среди первых, кто
привез одну из этих ансверных машин, но она у меня
до сих пор не подключена! И я, уже пожилой человек,
понимаю, что я к этим новшествам... не
приспособлен! У меня достаточно интеллекта,
инженер по образованию, но не хватает...
психической силы, что ли?.. И вот эта супертехника
лежит, валяется, не работает. Вот так же и
ПЕН-Центр: привезённая извне другая машина... Она
долго будет ломаться, не вживаться. Помню, мы с
Юзом Алешковским (когда он ещё был здесь) зашли в
один из первых тогда маркетов, и Юз, со своим
социальным нюхом, отметил мучительное выражение
лица у кассирш за импортными кассовыми
аппаратами... А одна кассирша работала со счётами
– то ли она не приспособилась, то ли её касса была
сломана. И Юз изрёк: “А самой передовой и
исполнительной из них в виде награды разрешается
посчитать на счётах!” ...И вот когда внутри тебя
счёты, а не кассовый аппарат, я не знаю, принимать
это за ностальгию, или за что?.. И я над собой
смеюсь, потому что через это маленькое убогое
зеркальце я понимаю очень многие проблемы
страны: если уж я этого сделать не могу – человек,
в общем-то привыкший делать над собой усилие и
всегда чему-то учиться...
Чтобы разобраться в
каком-то новшестве, мне нужно как бы самому его
изобрести, внутри себя... И так же моему народу –
он имеет свой гений, он изобретателен! Он должен
не дойти до сути (то есть двигаться снизу вверх), а
наоборот – двигаться сверху вниз, он должен
пойти от сути... А ведь никто не объясняет суть, и
здесь, по-моему, основная проблема образования,
особенно начального и особенно в России. Надо
включать развитие, а не эксплуатировать молодые
мозги по линии запоминания и механического
повторения... Я так люблю поговорить о Космосе с
пятилетними! Ведь они только об этом и думают, у
них абсолютно абстрактное мышление. Они могут
понять то, что какой-нибудь маразматический
академик понимать неспособен. Так что на каких-то
изначальных курсах и стоило бы давать, скажем,
античный мир, и экологию! Целостное видение
мира... То есть ты сразу же имеешь некое
направление – в начале проще понять, как,
чем запомнить, что. А у нас это даётся в
самом конце. В общем, с этим механизмом тупости на
всю жизнь я и живу...
– Человеку,
часто бывающему на Западе, хорошо видно, как
меняется мир, как ежедневно проявляются некие
новые тенденции, ещё вчера скрытые от глаза. Мы
тоже здесь понемногу начинаем дрейфовать в
сторону Запада, но – Запада вчерашнего... Как,
по-вашему, впишется Россия в реальный
сегодняшний и завтрашний контекст, с её “болящей
душой” и прочими как бы общепризнанными
атрибутами?
– Я как раз не
поклонник “болящей души” и тому подобного; мне
кажется, не стоит принимать комплекс
неполноценности за страдания. Наш мозг на самом
деле так изворотлив, остроумен, изобретателен,
жив и даже, я бы сказал, пародиен, что тут-то я и
вижу нашу перспективу! Иногда в шутку я говорил
на своих: ну что такое русские? – это не
получившиеся немцы, евреи и японцы! (Почему-то
никто при этом не переспрашивает, почему немцы и
евреи, спрашивают, почему – японцы? Да потому, что
мы, как японцы, из воздуха можем вдохнуть
алгоритм культуры...).
Страдания восполняются
игрой. Ведь цивилизация – это игра, в огромной
степени. И я думаю, что именно игра как-то оживит
Россию. Своя игра... Потому что когда вы играете,
вы разве страдаете? Вы уже живёте... И сейчас всё
больше людей играют – в замысел, в возможность
его исполнения. Ведь бизнес, дело – это тоже игра!
Если только поверишь, что в эту игру можно
сыграть, что она может удаться – я думаю, гораздо
меньше станет этой самой тоски. И не стоит её
приписывать только России. Сплин ведь –
английское почему-то слово...
– В
Днепропетровске планируется проведение, с вашим
участием, арт-фестиваля “Футурологический
конгресс”. Действо вполне игровое и пародийное,
псевдонаучное, но вопрос озабоченности всеобщим
будущим, и эсхатологический вопрос – будет
поставлен во главе угла и всерьёз. Предваряя
будущие дискуссии: каким вы видите XXI век, или
третье тысячелетие?
– Я полагаю, оно давно
уже наступило. И произошло это году в 89-м – я имею
в виду прежде всего падение Берлинской стены,
тогда же пошли эти разломы по Империи... ...Я думаю,
если у кого будут проблемы, то это у американцев.
У них они будут, а у нас – у нас их не должно быть.
Мы должны не помешать Богу, который нам помогает,
прожить в длину без гражданских войн, без
по-настоящему чрезвычайных положений – по
крайней мере, поколение. Как этому учиться –
думаю, исчерпывающий ответ содержит вся русская
литература со времён Пушкина (а именно он
обозначил все наши болевые точки, и лучше всех: не
выработан ни сюжет, ни герой!). Сравним, к примеру:
когда в Англии возникла гласность? Видимо, тогда,
когда разрешили священникам печатать свои
проповеди. 17-й век! Эссеистика ворвалась в язык,
язык обучился мыслить, и без мысли вообще не
говорить. Свифт, Стерн – это ведь всё священники.
У нас этот прорыв намечался было в 19-м веке, но всё
пошло как-то по-другому. Эта эпоха разночинцев...
Как написал недавно Игорь Клех, “Белинский,
Добролюбов, Чернышевский и Писарев написали всё
в соответствии со своими фамилиями...”
Наши перспективы, как
ни странно, и в том, что наконец была проиграна
война – пусть холодная; а сейчас проиграна война
в Чечне, и мне приятно, что чеченцы нас надрали –
правильно сделали. Эти проигрыши ведут к утрате
агрессивного начала, и при этом как бы энергия
переводится в другой параметр, кинетическая в
потенциальную.
... Мне кажется, если
говорить о 21-м веке, то мы переходим в
эсхатологическую цивилизацию. Проблемы – общие
– будут у человечества, а не у России по
отношению к миру. И эта большая мировая и русская
работа в контексте мира, она произошла с
запозданием, но – в предельный исторический
момент. Это происходит не ради нас сейчас, а ради
будущего всего мира, потому что к эсхатологии
надо быть готовым целиком всему миру. Неважно,
что мы пока на периферии, то есть пока что дышим и
воду пьём, не всегда думая о тех регионах, которые
уже не дышат и воду не пьют, которые недоедают...
– Вы
знакомились с материалами прошедшей в Москве
конференции по геопоэтике, где рассматривались
вопросы возрастающего влияния искусства,
творчества, культуры вообще на другие сферы
социальной жизни. Человечество, в частности его
география, заново структурируется, но уже на иных
началах, политическую парадигму сменяет
культурная... Насколько продуктивна, на ваш
взгляд, формула “от геополитики – к
геопоэтике”?
– Мне кажется, здесь
есть попадание в какое-то больное место, в нерв
наступающей эпохи. Геопоэтика – звучит вполне
понятно для современного человека, как бы
заранее убедительно. Вы правы, выдвигая новую
терминологию, раскрывающую новые реалии – без
пополнения и уточнения лексики не разберёшься,
что на самом деле происходит... Я, конечно, сознаю
некоторую роль мистификации в этой деятельности
– здесь уже сама история воспринимается как
объект творческой... экспансии. Получается, что
художественный произвол становится активным
фактором исторического процесса. И ваш
Боспорский Форум в Крыму – хорошее
подтверждение этой геопоэтической теории:
объединяющим началом оказывается теперь игра,
искусство, изыск. Мне симпатична эта концепция,
ведь искусство – на мой взгляд, лучшее из
человеческих занятий. И, если уж на то пошло,
экологически абсолютно чистое... Безусловно,
геопоэтика – это веяние времени, одно из
существенных веяний. ...В середине сентября в
Минске состоялся симпозиум ПЕН-Центров стран СНГ
и Восточной Европы, и там рассматривались
проблемы в чём-то близкие этим – ведь распад
Союза не отменил тонких культурных связей между
населением разделившихся территорий, и эта как
бы каузалгия, фантомная боль, боль по отрезанным
конечностям – она требует восстановления
целостности, но уже вне политики...
И эти локальные войны
по всему миру, национальные конфликты – они тоже
связаны с истерикой мирового объединения,
объединения на каком-то другом принципе, не на
принципе только власти и только силы... Если
вдуматься, для чего был накоплен огромный
технологический потенциал, который развивался
до сих пор с помощью войны – наверное, для того,
чтобы справиться с обстоятельствами
чрезвычайными? Конечно, очень трудно поверить,
что люди остановятся во зле. Пока гром не грянет,
мужик не перекрестится, но гром – грянет! И
“перекреститься” мы сможем в какой-то мере ещё и
с помощью эсхатологии – и чем раньше, тем лучше.
Безотходное производство, исчезновение
материальной жадности в мире, связанное с тем,
что нас – Мальтуса мы забываем! – слишком много,
и Земля нас с трудом носит, а это живое, это одно,
единое, Божье... Целостность взгляда на жизнь –
вот в чём перспектива того века, который, на мой
взгляд, уже наступил... Думать, что он наступит, и с
этого момента мы почистим зубы – мягко говоря,
неправильно. Это ведь Иисусовы слова: “Ибо
близко время!” Оно действительно уже наступило...
Беседовал
Игорь СИД
Интервью
опубликовано с сокращениями
под заголовком “Андрей БИТОВ: “XXI ВЕК УЖЕ
НАСТУПИЛ”
в “Литературной газете” № 51, декабрь 1996 г. |