Газета “РОССIЯ” №87; 28.08.2000

Даур ЗАНТАРИЯ

Последнее сочинение Грэма Грина

(фрагмент в начале очерка, связанный с А.Битовым, выделен цветом)

То, что образ Даура Зантария оказался одним из самых удачных в галерее полнокровных образов великого английского писателя Грэма Грина, и радует, и печалит одновременно. Ибо вскоре писателя не стало. Не стало писателя, измученного марсельской мафией, которой он кар в чем уступил; многочисленной прожорливой семейкой; шведским нобелевским комитетом, о чем ниже; американским глупым империализмом, о чем, впрочем, все знают. Только трогательный образ капитана Даура Зантария был последней отрадой его и утешением в преддверии смерти, да еще виноградная чача, рецепт изготовления… впрочем и об этом – тоже ниже. Выпьет чачи старый мастер и взгрустнется ему в его домике под Марселем, куда я так и не забежал на огонек, несмотря на трогательное приглашение старого мастера. И взгрустнется ему, что всю жизнь пил смесь из четырех сортов виски и только на 82 году жизни ему открыли в Сухуме секрет благоуханной и вдохновляющей чачи, о чем тоже рассказано будет ниже.

В тот памятный весенний день, когда газета "Советская Абхазия" сообщила, что в поисках деталей в Абхазию прибыл прогрессивный английский писатель Грэм Грин, у нас как раз гостил Андрей Битов. И я замыслил, что, если посчастливится встретиться с Грэмом Грином, сниму ролик, где старый английский и молодой русский классики сидят на терассе "Амра", пирсом входящей в море, и на фоне залива будут беседовать. Варианты: о сухумских обезьянах в вольерах и на острове-горе; о долгожительстве; вообще о вечности. Этот проект, как нынче модно говорить, мне не удалось осуществить, зато я сам в произведениях обоих писателей переместился в объектив. То есть попал в два текста, совершенно разных, но объединенных тем, что и в том, и в другом есть сухумские обезьяны на воле и в вольерах; есть размышления о долгожительстве; наконец, у обоих один из главных персонажей носит мое имя.

В сочинении Андрея Битова (роман "Оглашенные", глава "Конь") тоже я на себя не похож. Там я не только не капитан КГБ, как у английского классика, а, напротив, сухумский плейбой, который только и делает, что буха’ет, трахает всех подряд – то, чего я, труженик и аскет, никогда себе не позволял и позволить не мог. И все же, я в долгу перед классиками. Если даже они написали не меня (о чем свидетельствует ниже указанное обстоятельство, что в двух сочинениях я - совершенно разный), зато прославили мое имя и мой род, а это мне, кавказскому человеку, небезразлично.

А я разве только написал короткий очерк об единственной встрече с Грэмом Грином в "Общую газету", из которого намереваюсь обильно самоцитироваться. Надеюсь, что один из художественных Дауров Зантария не подаст на меня, физического его же, в суд, как нынче модно, за плагиат самого себя. Не каждый день, в конце концов, я встречался, пил и разглагольствовал с такими знаменитостями, как Грэм Грин, могу же позволить себе пару раз публично упомянуть об этом звездном событии в своей жизни, тем более, что сам классик посвятил мне целый роман в традиционном для себя размере 16 п/л. Один из "ахматовских сирот", тот вообще сочинил и издал с десяток книг традиционным для себя размером в 25 п/л, где, пытаясь доказать, что скрашивал последние годы жизни поэтессы, добился того, что Ахматова ушла на второй план и больше оттуда не вернется, по крайней мере в опусах своего сироты. А если суммировать во времени общение Володи Высоцкого с разными людьми, подробнейшим образом об этом написавшими, то получится, что прожил он не столько, сколько прожил, а 147 лет, как мой родственник Шахан-Гирей, о котором в следующие разы. Итак.

Я вышел утром к морю и сразу заметил, что на набережной что-то было не то. Вроде бы на месте знаменитая гостиница "Рица", бывший "Гранд-отель". И знаменитый угловой балкон - на месте. На этот балкон однажды в середине двадцатых вышел Троцкий, утомленный постоянно высокой температурой и потому не уехавший на похороны Ленина, да и тут не отправившийся ни на охоту, ни на рыбалку. Вышел Троцкий и начал речь, хотя внизу стоял единственный слушатель - маленький дядюшка мой, будущий преподаватель научного коммунизма, Гвидо Джотович. Маленький дядя мой стоял у арки, которой тогда еще не было, под кипарисами, которые конечно же, были. Он стоял, отхлебывая из миски с простоквашей, которую ему в качестве некоей стипендии, как способному, выдавали в кооперативе неподалеку. А Лев Давыдович стремительно вышел на балкон и, не смущаясь малочисленности аудитории, речь поймал, как на митинге. Рядом с ним, настраивая на вождя слуховой аппарат и морщась, встал совнарком ССР Абхазии Нестор Лакоба, которому вождь только что "возвратил приглашение на охоту". Четверть часа спустя пятачок под балконом был запружен обывателями. Троцкий говорил не менее часа. Мой дядя поклялся про себя, что посвятит себя научному коммунизму.

И все же что-то тут было не то, век свободы не видать! С утра да пораньше тут было множество тихариков, которые, насмотревшись фильмов про чекистов или поверив в байки о своих собратьях, все как один прикрывались распахнутыми газетами. Во всей набережной чувствовалось какое-то напряжение.

Я стал искать глазами своего друга Минаша. В том, что найду его в артистической кофейне, я не сомневался так же, как найду кипарисы, стоящими над воротами на малый причал. Мы сначала попили традиционного кофе.

- Ну, что, Репин? Виделся с Грэмом Грином? - хором спросила меня артисическая кофейня.

И тут же запахло весной. Если повадились именитые гости - пришла весна - сезон. Мы с Минашом попили утреннего кофе и направились в чайхану Кукури. Купив местных газет, мы зашли непосредственно в чайхану, расположенную на балконе "Абхазии" рядом с главным входом. Но каким-то образом здесь все всё знали и встретили нас криком: "Слыхали про англичанина?". "Хватит уже!", - заворчали сухумские "сотрудники", которых тут тоже было несколько газет: это точно - приехал к нам старик Грэм Грин. На прилавке чайханщика стоял свежий букет казенных гвоздик. Сам Кукури в новеньком фартуке выглядывал из-за цветов, чувствуя себя по причине фартука и цветов несчастным и опозоренным. Края лепестков гвоздик уже начинали привядать от жара печи.

"Не курите, дети, дури - пейте чаю у Кукури!" - воскликнул он.

- Только при иностранце не вздумай читать свои стишки! - внушили ему красные. Говорили они, правда, просящим тоном, потому что публика была на стороне чайханщика и, вообще, его импровизированные двустишья всем нравились. Да и Кукури никого тут не боялся. Легче было снять секретаря горкома, или срубить слоновую пальму, чем закрыть чайхану, где он был незаменим.

- Поэт-то я поэт, но этим не прокормишься, - вздохнул он: "стишки" его задели. - А будете обижать, сниму ваш фартук на кар и вышвырну ваши цветочки!

Мы сели. Минаш ткнул пальцем в заметку на четвертой странице. Я стал читать. Прогрессивный английский писатель Грэм Грин давно хотел посетить нашу живописную автономную республику, но старику это удалось только вчера вечером, а наша корреспондентка Юлия взяла у него интервью: он в восторге, нет слов! Сухумские не кушают такую лесть; лучше бы Юлия так не писала!

Я рассеянно и оглянулся по сторонам, но Грэма Грина не было видно. Никуда не денется: появится. В нашем городе все происходит на этом пятачке.

Я читал заметку, медленно потягивая чай. Грэм Грин в восторге от нашей природы, уверяет корреспондентка, она напоминает ему юг Франции, где он в последние годы жизни поселился. Видать, чтобы поближе было к мафии, которой он объявил войну, как писала в "Иностранной литературе" (а мне пересказал Минаш) дамочка, сопровождавшая писателя как переводчица. Кстати, что он тут мог увидеть, если прилетел ночью? Сегодня его везде повезут, если он дастся: тогда и может прийти в восторг от природы.

Чайхана о нем уже слышала.

- А Грэм Грин ваш - хороший писатель, или просто антифашист?

- Хороший.

- А почему он с нами дружит?

Я этого не знал: почему он с нами дружит.

- Американцев на дух не переносит, - пояснил всезнайка-Минаш.

Все понятно, покачала головами чайхана. Так что совершенно лишним прозвучал вопрос:

- Нобелевскую премию имеет?

Но задал его как раз тот, кто на сухумской набережной слыл человеком, ничего не смыслящим в политике.

- Кто тебе даст нобелевскую премию, если ты дружишь с Союзом, а американцев не кнокаешь! - вздохнули сухумские.

- У Грина был роман с женой родственника шведской королевы и родственник королевы на почве ревности удушился в своем гараже выхлопами четырехдизельного автомобиля "Вольво", - вновь заговорил Минаш. Беседуя с ним надо опасаться выстроить предложение в вопросительном тоне, потому что тут же жди обстоятельного, академически точного объяснения.

Но романические истории сухумским нравятся. Все начали его слушать. И вскоре поняли сухумские, что не видать Грэму Грину нобелевской премии: только и остается ему с Союзом кентовать.

- Не говори лишнего, не то объявят тебя ценным мозгом и не выпустят, - напомнил я Минашу, который собирался за кордон.

- А ты почему не ходишь с гостем? - спросили меня.

А Грэма Грина все не было видно.

- Боятся, что скажу лишнего.

- Понятно.

И, наконец, под сосновыми пальмами, в сопровождении переводчицы и свиты наиболее воздержанных на язык абхазских писателей появился угловатый и длинный Грэм Грин.

- Привет, ребята! Я хочу познакомиться с классиком! - крикнул я с балкона.

Грэм Грин сразу обернулся. Я встал и подчеркнуто отвесил ему поклон. Между тем один из писателей, с которым я был "одного поколения", отвел руку за спину и оттуда показывал знаками, чтобы я не подходил.

- Я ничего лишнего не скажу! Я просто хочу с ним сфоткаться! - настаивал я.

Писатель-сверстник сделал движение, словно смахивая пыль с плеча: коллега предупреждал меня, что красноперые следят.

- Дайте мне с ним сфотографироваться! Он же больше не приедет в Абхазию!

- Он только сфоткается! Он лишнего не скажет! - стала болеть за меня чайхана.

Красноперые, услыхав шум, стали появляться из-за газет. Они хмуро глядели на меня, но народ принял мою сторону.

Грэм Грин, сумевший разгадать все диктатуры третьего мира сквозь парады потемкинских деревень, что-то почувствовал. Он наклонился к переводчице и спросил, чего мне надо. Она ответила. Проницательные глаза из-под мохнатых седых бровей взглянули на меня. Он что-то сказал переводчице и они направились к балкону-чайхане.

- Давай, Кукури! - крикнула наша публика чайханщику. - Такого клиента у тебя еще не было!

- Предложи расписаться на стене! - поручил мне чайханщик.

- Скорей за Фото-Каро! Пусть мчится сюда! - распорядился я.

Затем встал, вышел к входу и уже там приветствовал английского коллегу, словно я был владелец чайной. Он вошел на балкон в сопровождении обреченных писателей, взглядами говоривших мне, что они только лишь не желали мне неприятностей. Но разве не в тех же советских учебных заведениях меня учили! Разве не знаю я, как надо держать себя в присутствии представителя капиталистического мира! Не боись, ребята, все будет в норме! Вот вы посмотрите!

Сели за стол. Кукури принес чаю на всех.

- Товарищ Грэм Грин! - произнес я и сделал паузу, давая возможность перевести.

Обращение понравилось Грэму Грину. Он взглянул на меня из-под бровей и похлопал по плечу.

- Я большой поклонник вашей политической борьбы, а также ваших романов, - сказал я.

Грэм Грин рассмеялся. Переводчица уныло перевела:

- Здесь все только и говорят о моей политической деятельности, а вы сказали еще и о романах. Вы что-то читали?

- "Комедианты"! "Тихий американец"! "Наш человек в Гаване"! "Суть дела"! - ответил я без запинки.

- Вы читали достаточно много! Больше, чем кто-либо из моих сыновей.

Я от Минаша знал, что Грэм Грин нажил большое количество сыновей и, чтобы прокормить всех их, вынужден был писать один серьезный роман и потом два для публикации в СССР.

- Советский Союз - наиболее читающая держава! - ответил ему человек, которого только что опасались свести с прогрессивным писателем.

В моих выверенных ответах старик чувствовал скрытую подколку властям. Он уже понимал, что я не подставное лицо. Он лукаво спросил:

- Вы сказали, что я больше не приеду в Абхазию. Вы имели в виду мою старость и близость смерти?

- "Вот таких каверзных вопросов мы и боялись!" -прочитал я в глазах сопровождавших. Но я был начеку. Все будет в норме, ребята! Спокойно!

- Отнюдь нет! Я имел в виду, что при вашей известной проницательности вам достаточно раз взглянуть на ситуацию, чтобы все понять. И вы пойдете осваивать другие области своей литературной империи.

Переводчица, польщенная тем, что выражение "литературная империя" я процитировал из ее очерка в "Иностранной литературе", перевела.

Он выслушал, потом попросил ее напомнить, когда у них намечена встреча в музее и Обезьяньей Академии.

- Уже падают листья? - спросил я ее.

- Нет, нет, совершенно напротив, мистер Грин будет доволен, что говорит с людьми на улице. А времени у нас еще довольно.

- Можно, братва! - сказал я публике через плечо. И тотчас на столе появились и шампанское, и коньяк, и все такое. Грэм Грин был в восторге.

А Каро уже фотографировал нас вовсю. Грэм Грин был приятно удивлен, узнав, что я - сочинитель.

- Сколько у вас книг? - спросил он. Из-за одной газеты появилось три пальца, из-за другой целых пять.

- Четыре! - сказал я, выведя среднее арифметическое, и только после этого понял, что меня подставили. Грэм Грин, конечно же, удивился и впервые не поверил мне:

- Молодой человек уже автор четырех книг?

Но заминки не случилось.

- Я говорю, что у меня в домашней библиотеке четыре книги любимого мною романиста. А у меня самого пока книги нет.

Неблагодарные газеты опустились в изумлении, словно в отсутствие у советского юноши книги собственного сочинения может быть что-то предосудительное. Даже мой сверстник-писатель пробормотал:

- Хоть сказал бы, что есть одна.

- Я очень щепетилен и пока не считаю, что написал что-то достойное, чтобы издать отдельной книгой, - сказал я, и газеты поднялись. Потом я взял бокал: - За нашу встречу! За нашего гостя!

И Грэм Грин окончательно убедился, что жителям этого причерноморского городка не свойственна обычная для России угнетенность духа - они жизнерадостны и врут охотно, раблезиански.

Он спросил, может ли он выпить вместо шампанского чачи. Несколько человек из посетителей чайханы вскочили с готовностью сбегать за чачей. Но писатель пояснил, что чача, которую ему вчера подарили в селе Эшера, у него с собой.

Вам понравилась чача?

Я распорядился одними глазами записать для классика рецепт виноградной чачи и схему самогонного аппарата. Как был растроган классик!

- Непременно изготовлю, вернувшись домой. Там с самогоноварением не так строго, как тут.

Писатель признался, что всю жизнь пил смесь из трех различных сортов виски. Он назвал их, но я не запомнил. Но чача ему пришлась настолько по душе, что он сожалеет, что узнал о ней так поздно.

- Пьющие чачу живут сто лет и более. Так что вы узнали о ней вовремя,- сказал я ему учтиво.

Выпили за переводчицу. Грэм Грин обернул к ней взгляд старого женолюба и молча чокнулся. А потом вдруг преобразился и с самой серьезной миной спросил, может ли он поднять тост за сандинийцев, которым сейчас очень трудно.

- Да, да, конечно! - единодушно поддержала его публика под одобрительные взгляды из-за газет. - А то американцы вообще оборзели, на кар!

На миг на лице умнейшего старика промелькнуло подозрение, не подставные ли мы тоже лица, но лишь на миг. И снова он увидел мирных бездельников, которыми наверно полны все кофейни третьего мира.

Писатель спросил мое имя. Попросил переводчицу записать мою сложную фамилию. "Предупреждал же я!" - сказал мне взгляд моего коллеги.

Писатель приехал к нам за деталями. Минаш, жадный слушатель враждебных голосов, слыхал по радио еще за полгода, что Грин планирует поездку на Черноморское побережье СССР. И потом, позже мне кто-то говорил, будто бы Грин сочинил роман, где противостоят агент МОССАДа и агент КГБ. Там наш агент якобы наделен моим портретом и моим именем. Так что теперь оставшееся время он мог спокойно ездить на обкомовские банкеты и пить столь полюбившуюся ему чачу: свое дело он сделал, расходы оправдал.

Агент КГБ с моей фамилией и моей внешностью работает в самом логове МОССАДА. Симпатии автора на его стороне. Он водит за нос израильских шпиков, которые по уши вооружены современнейшей техникой, да еще у них шекелей куры не клюют. А я-то почти на энтузиазме, только с помощью дяди и наставника товарища Гвидо... Жаль, что роман не переведен на русский язык. Ничего, когда-нибудь переведут.

В общем, посидели мы около получаса. Вся набережная, а точнее весь город собрался нас слушать. Старый писатель пил - бывай здоров. Наконец писатель и переводчица стали прощаться.

- Скажи ему, Репин, чтобы на стене расписался! - напомнил мне чайханщик.

Я передал Грэму Грину просьбу хозяина. Старик было отказался, но я подчеркнул, что это поможет нашему хозяину. Грэм Грин покорно взял фломастер и написал там, где ему указал чайханщик:

"Если это поможет нашему гостеприимному хозяину. Привет".

И расписался. А протягивая мне визитку, Грэм Грин такое сказал, что я и не знаю, как и чем это объяснить: или он выпил много чачи, или же отвлекся на миг и забыл, где находится, потому что, по всеобщему утверждению, Сухум очень похож на городки юга Франции. Иначе, неужели не ясно классику, отношусь ли я к той категории людей, которые путешествуют по загранкам, запросто заходя на огонек к Грэму Грину.

- Будете в Марселе - заходите без звонка! - вот что сказал он.

- Обещай, что зайдешь, как случишься в тех краях, - уже подсказывали мне.

Но тут на помощь то ли мне, то ли Грину, пришла переводчица. Заметив мое недоумение, она подтвердила кивком, что дело в чаче.

zan@rgz.ru