Андрей
УРИЦКИЙ о Руслане ЭЛИНИНЕ
С Русланом Элининым я
познакомился осенью восемьдесят седьмого года в недавно образованном
литературном объединении «Сретенский бульвар». Собственно говоря,
именно благодаря Руслану я и попал в это ЛИТО, что определило жизнь
мою на годы вперед. Работал я в НИИ, изучал, прости-господи, технологию
производства солнечных элементов, деятельностью своей не то чтобы
тяготился, но гуманитарные наклонности, любовь к чтению и тайное
графоманское стихописание создавали внутренний фон неудовлетворенности,
искали выхода. И поэтому, когда я случайно увидел объявление, гласившее,
что литобъединение такое-то приглашает и далее, и адрес, то решился,
пошел, волнуясь и замирая. С сего момента жизнь и двинулась в другую
сторону. Это объявление повесил около проходной родного предприятия
Руслан. Работал он у нас, но не в институте, а на заводе и одновременно
учился в заочном политехническом. Вообще, неустанное стремление
Руслана к высшему образованию — вопрос отдельный: учился Элинин
много — не окончил военную академию в Ленинграде, поучился в МАИ,
посещал подготовительные курсы при полиграфическом, поступил в Открытый
университет, а уже в начале 90-х успешно сдал экзамены в Литинститут,
откуда тихо ушел через два или три месяца, не дожидаясь сессии.
Но вернемся к моменту
знакомства. Никакого определенного впечатления Руслан на меня не
произвел: небольшого роста, с мелкими невыразительными чертами лица,
он писал тогда традиционные лирические стихи, кажется, считал себя
продолжателем дела Есенина и Рубцова и подписывался еще родовой
фамилией Нурудинов, — при необходимости подчеркивая, что фамилия
аварская, без «т» и с одним «р». Стихи были… ну стихи как стихи,
и если чем и привлекали, так присутствием поэтического чувства,
особого, немного экстатического отношения к миру, без которого поэзии
нет, но которое само по себе вряд ли создает поэта.
Особой близости у меня
с Русланом не возникло: несколько раз выпивали в компании, что-то
обсуждали взаимоинтересное — причем с самого начала он удивил меня
заявлением, что не любит окололитературных бесед — для меня же интеллигентская
болтовня ни о чем и обо всем на свете была чрезвычайно привлекательна.
Почитать и поговорить о прочитанном, просто поговорить и еще раз
поговорить — в этом было особое удовольствие, возможно, подобное
поверхностному скольжению.
Так прошли осень, зима,
весна, лето, еще осень — я листаю в памяти месяц за месяцем, пытаясь
ухватиться за какие-нибудь вехи, вешки, опознавательные знаки, но
мелькают лишь интерьеры и обстоятельства: вот мы сидим дома у Руслана,
и плавают разноцветные рыбки за стеклом огромного аквариума, вот
— выступаем в каком-то литературном кафе, снова сидим и курим, читаем,
слушаем, куда-то идем, мы, несколько человек, с Русланом, без Руслана…
Стоп. Тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Руслан уже Элинин,
он работает в Творческом центре, созданном Леонидом Жуковым и собирает
Библиотеку неизданных рукописей, он знакомится со всеми московскими
и ленинградскими «андеграундными» литераторами, он уже в центре
событий, он поглощает информацию и генерирует идеи. И рядом с ним
уже молоденькая и хорошенькая Лена Пахомова. Он уже тот Руслан,
которого знают все. И меняются его литературные пристрастия. Нет,
он не отрекается от прежних кумиров, просто ему стал доступен огромный
массив текстов, и было невозможно не учитывать писаний лианозовцев,
концептуалистов, трансфуристов, хеленуктов и всех прочих. И поэтому
Элинин всё чаще отказывается от регулярного стиха в пользу верлибра,
начинает в текстах сплавлять природный лиризм с поэтикой минимализма,
концептуалистские приемы с мягкой иронией; он обращается к несколько
облегченным абсурдистским мотивам и даже пробует свои силы в визуальной
поэзии. В полную силу эти тенденции проявились через несколько лет,
в 90-х, когда Элинин печатался в журналах, участвовал в литературных
фестивалях, издал несколько своих книг, и, на мой взгляд, развился
в интересного и оригинального поэта, раскрылся, дописался до самого
себя. И дело не только в том, что Элинину оказались интересны и
близки некоторые авангардные течения в современной литературе, в
первую очередь дело в стремлении понять и выразить дух времени;
а время в очередной раз ломалось, с хрустом, с треском разваливалась
привычная еще недавно жизнь. И, соответственно, ломался язык, ломалась
речь. Однажды в разговоре с Элининым я сказал, что вдруг стало совершенно
невозможно писать; эта мысль, о невозможности письма «как раньше»
меня тогда преследовала. — И Элинин быстро и заинтересованно откликнулся,
подтвердил, что да, невозможно. Гораздо позже он пересказывал мне
слова известного поэта-редактора, высоко ценившего его ортодоксальные
верлибры и недоумевавшего, зачем ему нужно экспериментировать. А
он понимал, что «как раньше» — нельзя.
В 89-м Руслан снимал квартиру
на Малой Пироговке, рядом с тогдашним кинотеатром «Спорт», в десяти
минутах ходьбы от гостиницы «Юность», где располагалась резиденция
Творческого центра. Я жил неподалеку, на Плющихе, и часто заходил
к Руслану. Отношения наши изменились — нет, они и раньше не были
плохими, — отсутствовало душевное тепло, особый вид приятельства,
зарождающийся в долгих беседах, на фоне маленьких взаимных признаний,
откровений — тогда что-то подобное возникло. Позже Элинин говорил:
«Я не думал, что мы с тобой так близко сойдемся». Значит, и он чувствовал
нечто похожее.
Не знаю, что именно повлияло:
обстоятельства, какие-то метаморфозы со мной или Русланом; скорее
всего, все вместе. С Русланом стало интересно общаться, к нему тянуло,
он излучал энергию, он взвихривал пространство вокруг себя. Внешне
невзрачный, он, оживляясь, становился невероятно притягательным,
захватывал человека, увлекал; влюбчивый сам, он умел влюблять в
себя, в свои идеи, свои многочисленные, зачастую утопические, проекты.
Вот один случай, странный случай. Представьте немолодую интеллигентную
даму, пришедшую в баню, в обычную городскую баню… И так уж получилось,
что дама ошиблась дверью, вошла в мужское отделение — никакой скабрезности
— дама действительно ошиблась, немолодая интеллигентная рассеянная,
задумчивая дама ошиблась дверью — и так познакомилась с Русланом,
в бане познакомилась… А вскоре уволилась с работы и пришла к Элинину
в контору, издавать книжки; оказалось, что ей всю жизнь хотелось
издавать книжки, а не рассчитывать параметры газовых турбин. Случай
самый смешной, но не единственный — с другим будущим своим сотрудником
Руслан стоял в очереди за билетами на вокзале, ну и разговорился.
С некоторыми незнакомцами разговаривать очень интересно! Это всё
легенды, городской фольклор? Да хоть бы и так, но эти легенды похожи
на реальность.
Тогда Руслан уже организовал
собственную контору — Литературно-издательское агентство Руслана
Элинина, одно из первых негосударственных издательств в Москве.
Не знаю, помнит ли кто сегодня, что именно Руслан впервые издал
коллективный сборник со стихами Пригова, Рубинштейна, Кибирова («Понедельник.
Семь поэтов самиздата.») — до знаменитого ныне альманаха «Личное
дело», издал сборник «Язык и действие» с пьесами Сорокина, Дарка,
Левшина и Бартова, издал «Тридцатую любовь Марины» того же Сорокина.
Но это было потом. А в 89-м Элинин жил в однокомнатной квартире
на первом этаже стандартной пятиэтажки, окруженной распустившимися
деревьями, ночами ловил угрей в Москве-реке рядом с Новодевичьим
монастырем и мечтал о карьере нового Сытина. Жизнь текла размеренно.
Вероятно, это идиллическое
благополучие Элинина тяготило. Как-то, во время прогулки по вечерним
улицам, он говорил, что хочет все бросить, предлагал мне занять
свое место… Вскоре — через неделю, месяц, полтора? — Руслан исчез.
Уехал, никого не предупредив, ни жену, ни родителей. Потом выяснилось
— рыбачил в Карелии. (Рыбалка была страстью.) Естественно, все планы
рухнули, работа остановилась. Так, по-моему, был задан некий алгоритм
— точнее, этот алгоритм впервые проявился у меня на глазах: Руслан
собственными руками разрушал созданное; он месяц за месяцем возводил
здание, подгонял кирпичик к кирпичику, трудился, спал по четыре
часа, — чтобы за несколько дней все уничтожить. Энергия, сжатая
пружиной, и расходуемая на дело, вырывалась вовне срывом, загулом,
запоем, и Руслан бежал, бежал по собственноручно взорванному пейзажу.
Легко списать это на болезненную тягу к алкоголю; нет, кажется,
проявлялась глубинное недовольство собой и жизнью своей, несовпадение,
не сочетаемость поэзии и регулярного труда — даже если это была
фантазия, она легко овладевала сознанием, и Элинин срывался и убегал,
оставляя за спиной руины. Проходили недели, прежде чем он возвращался
и начинал заново, кропотливо, день за днем налаживать работу. И
выходили книжки, и проходили литературно-музыкальные вечера, и появился
первый в Москве литературный салон с помпезным названием «Классики
XXI века», поныне существующий и процветающий. Менялись адреса:
профком драматургов, галерея Богородская, лаборатория при центре
современного искусства, библиотека имени Чехова… Алгоритм оставался
неизменен: Элинин, не задумываясь о последствиях, уходил, с шумом
захлопывая за собой дверь. И однажды он ушел и уже не вернулся,
в очередной раз попробовал убежать от себя и убежал так далеко,
так далеко… хотя иногда мне кажется, что вот раздастся звонок в
дверь, и на пороге будет стоять Руслан Элинин, слегка поддатый,
с бутылкой в портфеле, или наоборот, серьезный и трезвый, сосредоточенный,
накануне нового прорыва, нового дела, нового начинания.
Люди, подобные Руслану
Элинину, приходят на сломе эпох. В начале 90-х, когда Союз Советских
Писателей благополучно агонизировал, сами советские писатели выли
в голос об утраченных льготах, а бойкие функционеры разворовывали
имущество, подаренное советской властью верным и преданным инженерам
человеческих душонок — некоторые безумцы начали выстраивать новое
литературное пространство, независимое от толстых журналов, Дома
Ростовых и буфета ЦДЛ. Они действовали на свой страх и риск, ошибались,
прогорали, но действовали. Руслан был одним из них. Он стоял у истоков
сегодняшнего некоммерческого книгоиздания, у истоков сегодняшнего
«клубного» движения (имею в виду, конечно, литературные клубы).
Он начинал. Наверное, это и было его предназначением — начинать.
Зачинать. Продолжают другие. А что касается стихов, то стихи остались.
Хорошие стихи.
|