Владимир ЕШКИЛЕВ
Пятая история
господина Борхеса
У многих интеллектуалов моего
поколения -поколения девяностых- этот томик
стоит на средней, подручной полке книжного шкафа:
Хорхе Луис Борхес “ Проза разных лет ” из
популярной советской серии переводных изданий с
золотистой веточкой на обложке. Избранные
рассказы этого томика волею составителей
завершают маленький шедевр аргентинского
классика “ Четыре цикла”.
“Историй всего четыре ,- пишет Борхес,
подводя своеобразный итог повествовательным
практикам человечества .-Одна, самая старая- об
укреплённом городе, который штурмуют и обороняют
герои. Вторая история, связанная с первой ,- о
возвращении. Об Улиссе, после десяти лет скитаний
по грозным морям и остановок на зачарованных
островах, приплывшем к родной Итаке. Третья
история- о поиске. Последняя история- о
самоубийстве Бога.
Я пытаюсь- все попытки обречены, как
осаждённый город из Первой Истории- говорить о
Борхесе сегодня, в столетие со дня его рождения,
как об истории великого одиночества человека,
унизившего суету словами: “ Зеркала и
деторождение отвратительны, ибо умножают число
живущих”. Вполне может статься , что в нашу эпоху,
насквозь пронизанную префиксом “пост- ” ,
написать историю судьбы как новую историю- цикл
вообще невозможно. Всё повторяется ныне,
отраженное в комментариях и без следа
растворяется в китче. Борхеса, правда, растворить
весьма не просто. Он отчуждён от потребностей
толпы неснимаемым кодом избранного к
единичности. “ Он сумел создать из своей тюрьмы
образ одинокой вселенной, изжив оттуда всех
живых существ”. Это сказал Морис Бланшо о
посаженном в Бастилию маркизе де Саде. После де
Сада, Ницше, Кафки и Пруста Борхес стал пятым
Великим Уединённым в пёстрых сумерках гуманизма.
Только, в отличии от предшественников, которым
довелось жить в размеренных цельных прошлых
веках, ему представилось освидетельствовать
своей биографией и своим письмом почти весь
двадцатый век (1899-1986), рассечённый мировыми
войнами и революциями на добрых три метостолетия
. И этот век выцарапал на его судьбе, на его
творчестве, на его одиночестве свои, узнаваемые
нами, знаки. Бастилия де Сада превратилась в
Национальную библиотеку в Буэнос-Айресе,
отверженность Ницше отозвалась эхом в отказе
Шведской Академии дать Хорхе Луису Нобелевскую
премию, пражский тупик кафкеанского быта
обернулся зеркальным лабиринтом автора “Золота
Тигров”. Астма Пруста приковыляла в его судьбу
слепотой. |