13 марта Юрию Андруховичу исполняется 40 лет

Не сглазить бы, но , кажется, европеизация украинского культурного ландшафта началась фактом прижизненного признания недавнего литературного подполья. Писательская карьера Патриарха эстрадно-катакомбной поэтической конфессии Бу-Ба-Бу Юрия Андруховича развернулась на фоне смены общественных формаций и была беспрецедентно успешной. От усного выговора двадцатипятилетнему поэту за безыдейность в кабинете тогдашнего первого комсомольца республики Петра Симоненко до издания двух романов в канонизирующей серии “Укаїнська модерна література” минуло чуть более десятилетия. Может, столь быстрый взлёт на столь высокую орбиту объясняется карнавальными особенностями ракеты-носителя “Бу-Ба-Бу”? Ведь Первая Свобода при Новой Власти, как известно, всегда приходит в обличье Большого Карнавала. Можем признать: именно Патриарх и его бубабистский клир предложили украинской литературе пребывание в формате весёлой ответственности за самоё себя. Если до них литературное самопознание нации напоминало скорбное шествие с гробами героев минувшего, то, после поэтических манифестаций начала 90-ых с Карнавалом-от-Андруховича во главе, украинская читающая элита ощутила себя (наконец то!) не в конце, а в начале пути. Как утверждают философы, именно такая мировоззренческая сопряжённость с будущим и даёт право на прописку в настоящем.

Стало общим местом утверждение, что автор “Рекреаций” явил собою знаковую фигуру современного украинского письма. Разные люди вкладывают в эту посылку различный смысл. Не удивительно. Старшее поколение литераторов оказалось в грустной ситуации андруховичевского козака Ямайки: “а батько ж хотіли взяти отой блаженний фрітаун”. Ветераны неудавшихся штурмов цитадели по имени “Актуальность” никак не хотят признать своё поражение и тех, кто - зная пароль - запросто заходит в крепостные ворота. Для литотставников знаковость Андруховича прочитывается в контексте едва ли не отступничества от национальной гуманитарной традиции, возводимой к Шевченко. В лучшем случае, они признают в нём “гения шалапутства”.

А, между тем, трудно найти среди отечественных адептов постмодернизма большего традиционалиста и романтика, чем Патриарх Бу-Ба-Бу. Не только его станиславские друзья, но и читатели киевской “Критики” помнят его неподдельное (и тем более трогательное) возмущение антиповстанческими пассажами в стрёмном блокбастере Ежи Гофмана. Мне возразят: какими бы ни были внутренние установки станиславского писателя, объективно он своими текстами играет в поддавки с той современной матрицей западной культуры, чьи виртуальные истоки, по мнению американского философа Ричарда Рорти, - в негласных договорённостях атлантических интеллектуалов.

Итогом разрешения данного противоречия мне представляется такая ситуация, в которой одним из выдвинутых самому себе условий вступления в игру, называемую “Большой Литературой”, стало концептуальное неверие героя этой статьи в заговоры. Неверие в то, что многоликая, изменчивая и динамичная ткань мировой культуры может долгое время терпеть и превращать в факты искусства некие олигархические конвенции.

“Полагаю, - пишет Андрухович в одной из программных своих статей, - что на самом деле идеальный читатель Набокова или Эко тот же самый, что и идеальный читатель Данте или Флобера. Ведь речь то идёт прежде всего о потребности в собеседнике, о духовной и душевной коммуникации, о дыхании книги, её развёртывании, о необходимости понимания и сближения, о сопереживании и сопроникновении. Не в последнюю очередь, также, - о наслаждении текстом. Речь идёт, как всегда, о человеческом в человеке, например о любви. Только придёшь к этому - “постмодернизм” начинает видиться всего лишь элегантной интеллектуальной фикцией.”

Приведённая цитата, достойная прекраснодушного мистера Пиквика - окажись он современником Лиотара и Делёза - многое объясняет исследователю творчества Андруховича. Романтическая свежесть его творений, как и универсальность самого творца (поэт, прозаик, эссеист, драматург, публицист, переводчик, составитель и редактор), вероятнее всего, проистекают из относительной молодости украинской литературы. Старые, “перебродившие” текстовые культуры, как правило, не порождают столь производительных многостаночников. И не прощают романтикам их прекраснодушия. Юная украинская словесность, похоже, не только извиняет своему сорокалетнему кумиру его увлечённость насквозь идеальным читателем, но и готова ввести его в сонм своих классиков.

Ведь среди растёкшихся мыслию по древу писателей своего поколения - восьмидесятников - Андрухович, один из немногих, кто принял обрушившуюся на нас свободу, не как благодарное исполнение пророчеств, но как деятельный вызов.

(...)І ти, над земною

поверхнею піднятий все-таки,над площиною,

і вже не вернешся, хоч кров*ю зійди, хоч згори!

Тобі залишається рівно світити згори.

Отклик на вызов, как водится, вскоре обернулся судьбою. Флёр эстетизированой обречённости появляется в текстах Патриарха после романа “Перверсия”, написаного осенью 1994 года. Наверное именно тогда перед Андруховичем возникла проблема метафизической “стены” между комфортным тусовочным бытиём ивано-франковского богемного олдмэна и предельными масштабами игрового поля, на которое выводило его читательское признание в Украине и в сопредельных странах. Наверное, если бы он преодолел эту стену без ощутимых мировоззренческих потерь, мы бы уже сегодня читали четвёртый роман нашего героя. Но, увы:

Ця стіна - примара така, об яку

розсипається Азія з ії масивом піску,

розбиваються валки всі об неї, стрімку (...)

Но мы ещё ждём (и я уверен - дождёмся) новых гастролей непотопляемого странствующего цирка “Вагабундо”, появления на его аренах неведомых граду и миру дрессированых монстров - экзотических, ориентальных, дезориентированых и по-галицки сецессионных. А пока мы пребываем в ожидании, составитель цирка проходит сороковым авеню города Чортополя, заверяя нас с эстрадным оптимизмом матёрого бубабиста:

отчизні і жизні і смерті і ясній зорі.

Владимир Ешкилев