Она лежит в темноте и вспоминает все. Как ни странно, она все помнит. Сейчас умрет, а помнит (это из Андреева, она тоже помнит). Тогда это было модно, всякие депресовые декадентские штуковины, чуть ли не на машинке, и не просто модно, а почему-то ну так ложилось на душу - так ложилось на душу - так ложилось на душу. Семьдесят седьмой год: восьмой класс окончен: теплое-теплое лето: запах прохлады, фруктовый компот: книги и сны.

Книги и сны, старые запахи, старые песни - все это вспомнить и погасить. И войти в темноту. Раствориться. Исчезнуть. Отключить телефон. Черт! Надо было отключить телефон. Он трезвонит и скачет, и темнота становится серой и синей, и знакомый голос говорит знакомые глупости. Уйди! Не хочу тебя слышать! Не хочу!

Но нет, он настойчив, этот дурак, идиот, ублюдок, он так настойчив! Он всегда был таким настойчивым! Он вышибет дверь, если ему не откроют - а дверь-то картонная, трудно ли вышибить. Он вызовет дуровозку, ментов, пожарных, маму с папой, ангелов-хранителей, самого Бога вызовет, если понадобится - он такой настойчивый, такой дурак, такой ублюдок, такой кретин - он не знает, что темнота уже здесь. Ладно, приходи, ладно, зови кого хочешь - все равно не успеешь. Двадцать две секунды - всего лишь двадцать две секунды - темнота уже здесь, она ждет. Она тебя не боится.

Телефон отключен. Серое, голубое, синее, черное, черное, черное. Всего лишь двадцать две секунды.

Двадцать одна секунда...

Двадцать секунд...

Девятнадцать...

Восемнадцать...

Шестнадцать...

Пятнадцать...

Четырнадцать...

Тринадцать...

Двенадцать...

Одиннидцать...

Десять...

Девять...

-- Светлана! Подъем! Я пришел!

И темнота, и не темнота, потому что все видно, но света нет, и даже нет синевы - черное на черном, и все цвета изображены оттенками черного. И вот он пришел, Севка-Шайтан, он все-таки успел. Он похабно развалился на стуле, он ухмыляется, он такой же, как был, только в волосах полно седины, да на лице такие резкие морщины - или это тени?

-- Ну вот, проснулась, птичка моя! И куда ж это ты без меня собралась?

Ни малейшего желания ему отвечать. Ни малейшего.

-- Молчишь? Молчи, молчи. Я и сам все знаю, потому и пришел. Ты за гармошечником своим собралась, и за девчонкой его. Ритуал совершила, темноту позвала, а меня-то пригласить позабыла. Нехорошо, Светлана, нехорошо... Аяяй! Позабыла, мать, кто тебя ритуалу учил, своим умом жить захотела -

-- Зачем ты пришел? Ты для этого пришел?

-- Да, и для этого тоже. Люблю, знаешь ли, над девчонками поиздеваться, чужие планы поломать, чужое добро попортить. Сволочь я, Света, сволочь - и ужжасный злодей!

-- Так. Подожди. Я сейчас.

В комнате никого нет. Только стул стоит, как стоял. И темнота. Так: значит, уже вошла в темноту. А это была первая стража, и я ее уже прошла. Ладно, пойдем дальше.

Из окна не видно ни звезд, ни окон. Верный признак. Сейчас, сосредоточимся, и все появится. Ол сонуф ваорсаги...

Он наваливается сзади и не дает ей закончит фразу. Зажимает рот ладонью, заламывает руку - не ту, где топор, топор уже упал на пол, нос расплющился о стекло, и что-то знакомое тычется меж ягодиц. Уж не хочет ли он...

Ей вдруг становится смешно - очень смешно - давно она так не смеялась! Она не чувствует ничего, она смеется, как в детстве, ей все равно, что он там делает. А он ничего и не делает - он ничего и не сделает, не сможет сделать, пока она смеется!

И он отпускает руку. Он тоже смеется - не истерически, не ехидно, не вымученно, а с явным облегчением, с какой-то непонятной радостью.

-- Вот так-то лучше, -- говорит он. - А то, блин, темнота какая-то, заклинания ангелические, топор этот, наконец. Ну, прям Раскольников ... без юбки. Светочка, солнышко, ну разве ж можно быть такой серьезной?

Сознание возвращается постепенно, как остывает тело. Он все еще гладит ее волосы, но как-то лениво, механически, из вежливости - он уже сыт. Хочется курить - не то что бы порцию никотина, а просто чем-нибудь заняться, поставить точку. Она отстраняет его руки и тянется за сигаретами. Будешь? - Нет, спасибо, я бросил. - Какой молодец!

Дым поднимается вверх - обычный серый дым, и все вокруг начинает сереть, и она гасит сигарету и уходит в ванную. Севка, шайтан! Опять он ее обманул, и даже не обманул, просто наебал - какое точное слово! Наебал, зараза, и лежит, ухмыляется, а темнота все светлей и светлей, уже синева появилась. Ну, что же - запереться и назад, пока он расслабился...

-- Ну, что ты, Светочка? Я не расслабился. Это ты расслабилась, пока тут без меня жила. С ведьмами местечковыми связалась, астральную войну в школе устроила...

Севка-Шайтан стоит у нее за спиной, белый и голый, а за ним запертая дверь, на шпингалет закрыта - но вот он здесь, он отражается в зеркале, он заполняет собой все пространство, от него веет жаром и духотой.

-- ...войну в школе устроила, потом дурачка-какого-то себе подцепила...

-- Он не дурачок!

В ответ Севка дурашливо таращит глаза и хлопает губами:

-- Па-па-па! Ах, извините, мадам, я не хотел оскорбить вашего любимого человека. Я лишь хотел намекнуть, что он слегка того... ну, как бы не умен, но это вовсе не недостаток, скорее даже наоборот! И все-таки, Светочка: ну, стоит ли из-за него небеса на землю ронять и ангелов тревожить?

Последние слова он произносит, уже сидя на унитазе: крупные мосластые колени торчат в разные стороны, волосы взъерошены - если бы не седина... Если бы не седина...

-- Ты, что ли, умный?

-- Ну да. Я умный. А ты не знала?

Опять издевается. Но теперь это почему-то уже и не обидно. Это так знакомо, так привычно, даже приятно - и она вступает в игру.

-- Умный-то умный, а сюда зачем приперся? От большого ума, что ли?

-- А я и не приперся. В некотором смысле меня здесь нет. И никогда не было.

(Ага, опять эти буддийские пироги с котятами. "Меня нет", "тебя нет", "никого нет", "ничего нет" - тьфу! Сколько лет прошло, а басни все те же!)

-- Извини, я забыла. Тебя нет, я понимаю. Все в порядке.

Она выходит из ванной и запирает дверь снаружи. Интересно, когда он начнет ломиться оттуда? Или не начнет? Темнота уже совсем рассеялась, за окнами привычный многоэтажный пейзаж, в холодильнике молоко, остатки сыра, масла нет, сыр без масла не хочется, лучше просто стакан молока. И накинуть халат - он, наверное, в комнате.

Но в комнате халата нет. В комнате все тот же Севка-Шайтан, наглый и голый, валяется на кровати и картинно чешет яйца.

-- Эх, Светочка, Светочка! Конечно, меня нет - но это, между прочим, еще не повод запирать меня в ванной. Кстати, а халатик-то твой там висит: тебе принести или как?

Нет никакой охоты пикироваться с ним: все это было, было, было... Она отступает на шаг и спрашивает напрямик:

-- Чего ты от меня хочешь?

(Ведь не ответит же, опять будет крутить-вертеть, он же сам не знает, чего от меня хочет.)

-- Сейчас - уже ничего. Ты хотела сделать глупость - страшную глупость, но вот я пришел, и ты ее уже не сделаешь. А я останусь здесь, и буду здесь до тех пор, пока у тебя не пропадет охота делать глупости.

-- Сева, ты же меня хорошо знаешь. Я все равно это сделаю.

-- Давай не будем спорить: сделаешь - не сделаешь, это же можно до утра препираться. А ты лучше попробуй сделать, а потом снова попробуй - и пробуй, пробуй, пробуй... Пока охота не пропадет.

(Во, гад!)

-- Ладно, Сев. Ты сильнее, ты умнее, ты хитрее - я это знаю. Но почему? Почему ты мне мешаешь? Ведь это же абсолютно безопасно, я знаю как войти, знаю как выйти, а он не знает и он останется там навсегда, понимаешь? И я буду в этом виновата, только я, и больше никто! Я забыла, что он живой человек, я вертела им, как хотела, использовала его, мучила его - а он был живой, и он не выдержал, он ушел туда, он же знал, что не вернется - и все равно ушел! Неужели ты не понимаешь, что я ДОЛЖНА вытащить его оттуда?

(Ну вот, опять слезы. Сейчас встанет и обнимет за плечи - нет не встает, лежит и смотрит так грустно, как на больную лошадь - почему лошадь?)

-- Света, ты все правильно говоришь, но ты не все понимаешь. Во-первых, Ад Самоубийц - это не так уж безопасно. Там ведь нет никаких деревьев и зверей, там все гораздо проще и страшнее. И выйти оттуда очень нелегко, тем более с грузом; а ты ведь хочешь даже с двойным грузом! Но самое неприятное, что ты там никого не найдешь: ни Алешки своего, ни его девчонки.

-- Почему это не найду?

-- Да потому что их там нет. Потому что они никогда не были живыми, и никогда не умрут. Когда-нибудь ты увидишь их снова, ты ведь умеешь управлять своими снами, и ты сможешь вызвать их в свой сон, как вызываешь меня, Вайнштейна, Ляпина, ведьм своих полтавских, вот. И все снова будет хорошо.

-- Сева, не морочь мне голову. Ты не за меня волнуешься, ты просто к Алешке ревнуешь, вот и все. Ты же знаешь, что за тобой я бы туда не полезла.

-- Да, я все понимаю. Ты хочешь, чтобы я свернула себе шею, и ты меня на это настраиваешь, установку даешь. За этим ты сюда и пришел, верно?

(Молчит. Знает, кошка... Ну, молчи, молчи... Что молчишь?)

-- Что молчишь? Думал опять как всегда? Нет, Сева, не выйдет - я теперь тоже умная, пожила на свете, кое-чему научилась. А ты какой был, такой и остался. Лежишь тут, меня запугиваешь - да не боюся я, понял? И эти все детские сказки, что я все перепутала - Сева, мне уже не пятнадцать лет, я уже сама понимаю. И ты меня не заморочишь. Лучше уйди по-хорошему и не мешай.

Он встает, собирает вещи, разбросанные по комнате и молча одевается. Она пристально следит за ним, она испепеляет его взглядом, у него уже пол горит под ногами - но он садится на стул и вдруг говорит, решительно и громко:

-- Алексей! Хорош на кухне сидеть - иди к нам!

Из кухни выходит Алексей - в тренировочных штанах и майке, вид у него смущенный и дурацкий. Вид его почему-то не вызывает никаких чувств, даже страха, даже удивления - все так буднично, даже не верится.

-- И что же это ты, Леша, за хуйню придумал? - строго спрашивает Севка-Шайтан. - Она же за тобой сейчас чуть в ад не полезла - ну, есть у тебя совесть или нет?

-- Ну, я оцэ... Той... -- мычит Леша. Колени его ходят ходуном, он лихорадочно теребит бородку. Сказать ему явно нечего: он знает, что неправ со всех сторон, и просто тянет время.

Она смотрит на него и понимает, что Севка-Шайтан опять оказался на высоте. Опять ее перехитрил. И может быть, он даже в чем-то прав. Может быть, все это сон - сейчас прозвенит будильник, она проснется и пойдет на работу... Нет, не ждать будильника, проснуться прямо сейчас! Ущипнуть себя за ляжку, сильнее - больно, нет, на самом деле больно, но ничего не меняется.

-- Понимаю, -- кивает Сева. - Это я виноват. Я научил тебя входить в сон, передвигаться во сне, задерживаться во сне. Но выныривать из сна я тебя не научил. Честно говоря, сам не знаю, как это делать. Только чисто теоретически: попробуй задержать дыхание...

Бешенство, злость, белая ярость. Он еще советует, "чисто теоретически"! Нелепая фигура Алексея расплывается как в тумане, и она вдруг понимает, в чем дело.

-- Грубая работа, Сева! У него же нет спины!

-- Да есть у него спина. Толстая, волосатая, и родинки все на месте. Леша, а ну-ка, повернись!

Алексей послушно поворачивается, демонстрируя свою спину. Тошно и противно до жути, и хочется закрыть глаза и не видеть.

-- Ну что, Света? Есть ли у него спина? О, да еще какая! И смею заверить: у него и все остальное на месте. Если хочешь - подойди, проверь, ему будет приятно.

Она стоит как вкопанная; в голове кружится калейдоскоп, и ни единой ясной мысли. Попробовать, что ли, и в самом деле задержать дыхание?

-- Эй, Света! - доносится откуда-то издали. - Света, не спи! Что ты стоишь, как статуя? Любимый человек к тебе вернулся - так подойди же к нему, обними его, он теперь твой навеки, я тебе его дарюууу. Ах, блин, ты же стесняешься - стесняешься, стесняешься, меня стесняешься! Ну ладно, сейчас уйду - уже ухожу, уже ушел, ушел, ушел.

Севка-Шайтан стоит в дверях. Алексей уже не трясется и не теребит бородку, и даже, кажется, собирается что-то сказать. Но тут Шайтан оборачивается и обводит комнату взглядом, как будто забыл что-то очень важное.

-- Да, кстати, -- говорит он, -- про Ад Самоубийц. Если хочешь, загляни туда - он откроется в ванной. Посмотри, посмотри - небось, другой раз-то лезть туда и не захочется.

Она отодвигает шпингалет и открывает дверь. А там действительно нет ни деревьев, ни зверей - там бескрайний зал с низким потолком, и в нем полным-полно голых людей с тупыми скотскими лицами, а по ним катаются стальные диски и режут их на куски, а куски тут же срастаются - вперемежку, как попало, рука с ногой, голова с жопой, чужое с чужим, все в кучу -- и снова прокатываются диски, и снова режут то, что срослось, и оно тут же срастается снова, постепенно превращаясь в единую массу. Откуда-то падают новые люди, все время новые люди, и не слышно ни криков, ни стонов, -- только невыносимая тухлая вонь сотни раз перебродившей крови, мочи и кала - только тухлая вонь, и гнилая жижа на полу.

Она оборачивается к входным дверям. Шайтан еще стоит на пороге, наслаждаясь произведенным эффектом.

-- Ну, как? - спрашивает он.

И тут она понимает, что именно так она и хотела всю жизнь: туда, под колеса, в тухлый фарш, в говно, в пиздец - нет, на самом деле, именно на самом деле, это же лучше не придумаешь!

-- Клево, -- говорит она, сглатывая слюну. - Спасибо, Сева.