Клех Игорь Юрьевич

Ответы на анкету журнала "Дружба народов"

2) Родился 13 декабря 1952 года в г. Херсон.

3) Нынешний социальный статус: "лицо свободной профессии" (или по международной терминологии - "фри-ланс", вольный стрелок). Профессионально: литератор в широком смысле (помимо авторских текстов - редактура, переводы и проч.). Перед тем закончил русский филфак Львовского госуниверситета, год учительствовал, после чего дезертировал с т.н. идеологического фронта (в этом отношении в провинции и сегодня ничего не изменилось) и 17 лет работал витражистом в реставрационных мастерских и строительных организациях.

4) Мне давно хотелось разглядеть пасьянс, имевший одним из результатов мое появление на свет. И, как мне кажется, если род просматривается в глубину более чем на три поколения, это уже занятно и может иметь более общий интерес.

Мать с отцом познакомились и поженились в Одессе, где она заканчивала ветеринарный институт, а он, институт инженеров морфлота. Мать, Розалия, младшая из восьмерых детей в семье Юзефа (Иосифа) Кушарского, поляка из Проскурова (Хмельницкого), каменщика, познакомившегося с моей бабкой, Луциной, украинкой, при строительстве костела в местечке Бар Винницкой области. Полвека спустя, в середине 50-х, бабка крестила меня втайне от родителей в этом костеле. Бабка нянчила меня, а деда я уже не застал - он умер за десять лет до моего рождения.

Фамилия Клех - польского происхождения - означает бранное прозвище ксендза (затрудняюсь подобрать русское соответствие, Попцов - мягковато, нужно что-то порезче - по аналогии с кличкой "мент" для милиционера). По-польски - "Клеха", этимологически - от латинского "клирик". Прозвище распространяется также с оттенком пренебрежения на церковных служек - от учителя приходской школы (как правило, из недоучившихся риторов или богословов) до органиста и того, кто зажигает и гасит свечи. При переходе из языка в язык фамилия обронила польское окончание "а".

Принес ее прапрадед Андрей Клех, литвин, отслуживший солдатом 25 лет в николаевской армии и получивший за то десятину земли в Змиёве (г. Готвальд) Харьковской губернии. Здесь он женился на внучке чумака, ездившего в Крым на волах за солью, смолившего перед дорогой холщовую одежду, чтоб не заболеть, и умершего от укуса бешеной собаки (уже негде взять имен и света, чтоб пробить толщу рода в этом направлении). Его сын, также Андрей, работал писарем в змиёвском казначействе, затем служащим в банке и к исходу прошлого века произвел на свет четырех детей, младший из которых, Борис, станет моим дедом. Старший, Петр, погибнет в Гражданскую, мой дед будет ранен в стычках с махновцами - пуля пройдет навылет через правый глаз и ухо, - но оклемается.

Женившись вторично на Прасковье Куницыной, - дочери Вукола (Виктора), служившего конюхом у родного брата в Петербурге, - он читал в семье по воскресеньям вслух церковные книги. Детям от второго брака, во всяком случае, его набожность не передалась. Зато перешел к бабке от прабабки властный характер, сильно исказивший в семьях потомства по этой линии распределение женско-мужских ролей. Псковские земли последними из русских земель были покорены Москвой, бабка с гордостью любила об этом напоминать. Но это уже тема, имеющая отношение к следующему вопросу анкеты.

5) Я вырос в авторитарной семье в авторитарной стране. Покинув родительскую семью в 17 лет, я очень давно уже не настроен оценивать полученный в ней опыт однозначно. Контролируемая трудность взаимоотношений - неиссякающий источник энергии. И, по-моему, гораздо фундаментальнее по-разному оцениваемых отношений с родными и близкими сам факт их наличия. "Есть" всегда глубже переменчивого "любит - не любит", в нем есть верность.

6) В "философии" - проторенная многими дорожка от дальневосточного извода буддизма-даосизма к христиански окрашенному философскому чтению. Люблю также думающих вне школ одиночек. Очевидно, искусство мысли, мышление как искусство, не по мне, я больше ценю онтологию и практику. Гносеологию уважаю, но, как математику, не люблю.

К музыке достаточно холоден, каким уродился - так и закрепилось в век воспроизводящих устройств, так похожих, по существу, на презерватив. Люблю живопись, только по-настоящему классную: великую - или живую, "сегодняшнюю" (и, конечно, никаких репродукций!).

Страшно важные авторы и персонажи: Достоевский, Толстой, Цветаева, - но всех перечисленных по-разному и очень личным образом не люблю. Платонова, наоборот, люблю - но он тоже "не мой". Как и сотни других, у которых и в которых что-то люблю, что-то нет, к чему-то равнодушен. Иначе и быть не может, если ты дерзко вознамерился вставить свои "пять копеек" в эти великие сомкнутые ряды. В словесности то же, что и везде, - но для меня она, что называется, не по-хорошему мила, а ровно наоборот. Поскольку я являюсь злостным "литературоцентристом" и жизни без этой грандиозной переписки между умершими, живыми и еще не родившимися себе не представляю.

9) В 1989-м в рижском "Роднике" - подготовленный мной "галицийский блок": рассказы, а также вступительное эссе и перевод новеллы Бруно Шульца, явившийся первой публикацией польского классика типографским способом на русском языке. Мне было приятно оказать такую услугу земляку, всю жизнь прожившему в Дрогобыче. И, кажется, я не очень подвел его своим переводом.

Далее из самого важного: непростые отношения с отцом; собственные дети, научившие меня любить, понимать и прощать; женщины, ценой собственного исчезновения прояснившие для меня, в конце концов, смысл семьи и верности; разнообразные дружбы; неодолимая склонность к перемене мест (обитания в т.ч.) и к бесследности - наряду с тягой к строительству и укорененности.

Наконец - запоздалое счастье профессиональной реализации, "выполнения задания", обостренное существованием внутри пробудившейся Истории и одновременно осложненное сменой контекстов, городов, теперь уже и стран, и пониженной приживляемостью подуставшего за жизнь организма. Тем более что по мере старения человек обращается все более не к будущему, где ждет его нечто, может, самое важное, но не очень для него хорошее, а к прошедшему, где, как выясняется, он бывал беспричинно счастлив и куда все более перекочевывает все то, что он в разное время любил.

12) Для взрослого человека мир уменьшается, все в нем оказывается намного ближе, чем казалось. Это одна причина. Вторая - это оскудение или однообразие событий личной жизни. И как мои родители когда-то, вызывавшие у меня недоумение и усмешку, я пялюсь каждый вечер в телеящик на политический театр новостей, именно - театр, причем по большей части кукольный. Смешное существо человек: тебе морочат голову, ты же злишься, когда видны кисти рук "ньюсмейкеров" в перчатках, - не чистая, мол, работа. Об этом любопытстве и перцептуальном голоде есть в "Деяниях апостолов", как афиняне толпились на площади с утра до ночи, донимая друг друга маниакальным вопросом "что новенького?".

14) Вообще-то меня занимает совсем не рябь политической истории, не геополитические судороги, и историософия лишь постольку-поскольку, а больше - нечто вроде истории существования той планеты, частью которой являются и наши тела, во всяком случае, - такой контекст.

Россия, повторю за другими, не страна, а цивилизация, и конца ей в обозримом будущем не предвидится. Энергетика ее огромна - толку в ней только мало. Но о том же говорили наши предки тысячу лет назад. И если все это тянется уже тыщу лет, значит, наши ощущения нас подводят и толк есть, как и назначение. Таким образом: цели ясны, задачи определены.

17) С некоторой натяжкой я отношу себя к той социальной категории, что на марксистском жаргоне звалась "деклассированным элементом". Моя деклассированность является результатом выбора: просто я однажды не пошел туда, где меня вообще-то ждали. Поскольку есть некоторые родовые черты, которые не устраивают меня и в самых замечательных представителях этого служивого сословия.