(1) я обнаружил
любопытный эпизод, относящийся к нашей недавней
истории, но, к счастью, практически не получивший
адекватного отражения на страницах так
называемой научной литературы. Речь идёт о
странной эпидемии “хороших путешествий”,
вспыхнувшей, подобно костру из книг, душным летом
1964 года среди мужского населения Нижнегорского
района Крымской области.
“В июне 1964 г. большинство мужчин
города Нижнегорска и его окрестностей
почувствовали непреодолимое желание
отправиться, как они выражались, в “хорошие
путешествия”, – пишет Коновцев. – “Хорошие
путешествия” представляли совокупность
симультанных практик, не закреплённых, насколько
известно, ни в каких письменных документах, но
имевших, без всякого сомнения, серьёзную
метафизическую мотивацию.
Показательно, что стратегия “хороших
путешествий” носила исключительно локальный
характер, по крайней мере где-либо ещё на
необъятных просторах бывшей родины автора
ничего подобного и в таких масштабах
зафиксировано не было”.
Отбросив пространные, но
подозрительно беспристрастные теоретизирования
Коновцева, обратимся непосредственно к фактам.
Итак, в мае 64-го в Нижнегорском районе
стояла необычная даже для этих мест жара.
Температура воздуха порой доходила до 40–45
градусов в тени. С 8 по 10 июня прошли
кратковременные грозы, испугавшие жителей
обилием атмосферного электричества (от молний
страдали люди и домашний скот) при минимуме
осадков.
После 10 июля (по некоторым сведениям –
после 9-го), без всякой видимой связи с
метеорологическими явлениями, разразились
события, поразившие воображение не столько
участников, сколько очевидцев.
В местности к востоку от горы Панская
мужчины вдруг стали обмениваться священными, как
им казалось, книгами (это могло быть любое
издание, попавшееся на глаза; критерием отбора
являлось единственное число мужского рода в
названии книги: “Герой нашего времени”,
например), говоря при этом, что обмен дарами
необходим, дабы ускорить приход Матушки-Речи.
Для поклонения ей “путешественники”
собирались по ночам в скрытых от взоров женщин
местах, пили сому, стонали, били в барабаны,
сделанные из книжных переплётов, и восхваляли
сами себя и Матушку-Речь.
Они проходили через деревни и сёла,
увлекая за собой в “хорошее путешествие”
десятки новых приверженцев. Без труда преодолев
западные перевалы, “путешественники” достигли
города Нижнегорска в начале июля, где
разрозненные группы мужчин слились в единый,
неуправляемый поток.
(Следует в скобках отметить, что
интерес к сексуальной сфере у участников
мистерий уступил место гораздо более сильному
влечению к изящной словесности и
литературоведению. Коновцев в этой связи
приводит ценные статистические выкладки,
основанные на документах районных ЗАГСов,
больниц и родильных домов, свидетельствующие о
том, что с 11 июня по первую декаду сентября
(драматический финал “хороших путешествий”) в
Нижнегорском районе не был зарегистрирован ни
один брак, не был зачат ни один ребёнок. Учёный
считает это неопровержимым доказательством в
пользу фрейдовской концепции сублимации, однако
мне представляется, что такое толкование
чересчур поверхностно.)
“В десятых числах июля, – сообщает
Коновцев, – мужчины пребывали в беспокойстве,
каждый бегал с соломенной или конопляной куклой,
символизирующей какого-нибудь русского
литератора (не обязательно классика).
“Путешественники” обменивались этими
фигурками, как ранее книгами, утверждая, что день
пришествия Матушки-Речи уже недалёк.
Большие толпы мужчин, многие сотни,
встречались у дорог, некоторые с всклокоченными
волосами, заросшие, полуодетые, босые. Они
обнимались, хлопали друг друга по плечам,
выкрикивали стихи, плакали и смеялись
одновременно... Кто-то безумствовал больше, кто-то
– меньше, но в том или ином роде безумствовали
все!”
“Одни из них ломали двери и ворота
частных домов и общественных зданий, –
продолжает далее Коновцев (стиль его подчас
оставляет желать лучшего), – карабкались по
стенам, чтобы проникнуть в квартиры и оставить
внутри куклу Достоевского или Рубинштейна.
Другие мчались на грузовиках или легковых
автомобилях куда глаза глядят, пока не кончался
бензин; место остановки считалось
предопределённым Матушкой-Речью для “издания
журнала” (ритуальные хождения по кругу,
сопровождающиеся декламацией текстов
собственного сочинения; читать чужие тексты не
разрешалось). Третьи – не забудем, что основные
события разворачивались в сельской местности –
запрягали в телеги по нескольку лошадей,
“пегасиков” (оптимальным считалось число 3, но
допускались и исключения), и неслись во весь опор,
временами меняя лошадей и останавливаясь, чтобы
передать встреченным путешественникам фигурки
любимых писателей и поэтов.
В Нижнегорске и крупных окрестных
посёлках организовывались эзотерические
“литературные студии”, наподобие масонских лож,
о которых мало что известно. К слову сказать,
несколько живших в городе членов Союза писателей
Крыма принимали в “путешествиях” достаточно
пассивное участие, и уж никак не были лидерами.
В колхозных клубах и на полевых межах
“путешественники” устраивали “Пушкинские
чтения” и “Фестивали прозы”, выставляли книги
для прославления, поцелуев и сакральных
действий, заключавшихся, как принято считать, в
ритмичном пролистывании страниц от конца к
началу, а затем – от начала к концу, под крики
“Ман-дель-штам! Ман-дель-штам!”; страница,
чем-либо привлёкшая всеобщее внимание (опечатка,
удачный троп, необычное словосочетание),
называлась “Матушкиной долей” и заучивалась
наизусть для последующей рецитации в другое
время и в другом месте.
Между посвящёнными был в ходу
талисман, представлявший собой миниатюрный
письменный стол, внутри которого помещалась
бумажка со следующей записью: “М а т у ш к а
г о в о р и т, ч т о т е, к
т о н о с я т э т о т т а л и с м а
н н а п р о т и в с е р д ц а , н е
у м р у т, и п у с т ь н е
в е р я щ и е э т о м у п о г л я д я т
н а з а д н и е с т е н к и с в о и
х к н и ж н ы х п о л о к –
т а м б у д у т к р о в ь ю
н а ч е р т а н н ы е К и р и л л о в ы
б у к в ы (славянский алфавит. – М.К.)
в з н а к т о г о , ч т о
э т о п р а в д а”.
Между прочим, первые три буквы
алфавита порой писались лошадиной кровью (кровь
“пегаса”?) на губах неофитов, готовящихся
вступить в число “путешественников”. В ходу
было и измышление, что после явления Матушки-Речи
на Земле останутся только те книги, – “куски
дымящейся совести”, как называли их иногда, –
которые якобы написаны кровью, все же остальные
будут уничтожены, как лжеименные и
профанические.
Развивая далее оппозицию “кровь –
чернила”, Коновцев увлекается и оставляет
интересующую нас тему, мимоходом обронив, что
практики “хороших путешествий” прекратились
так же внезапно, как и начались. Причины этого, по
мнению Коновцева, следует искать в книгах,
пользовавшихся наибольшим почитанием у
“путешественников” и которые – цитирую
Коновцева – “должно быть, сообщили адептам,
когда, почему и как “путешествия” следует
прекратить. Это объяснение, мягко говоря, спорно,
однако, принимая во внимание нынешнюю
социокультурную ситуацию, вполне простительно.
Да, из скудных официальных источников
понять, чем же закончилась эпопея “хороших
путешествий”, отнюдь не легко. Но к ним можно не
обращаться, учитывая, что среди крымчан до сих
пор ходят легенды, предания и анекдоты,
касающиеся “хороших путешествий”. Основываясь
на многочисленных устных сообщениях, я попытался
установить истину.
Истина, как это почти всегда бывает,
банальна и ужасна одновременно. Обеспокоенные
тревожными сообщениями, поступавшими от не
“путешествующих” женщин, симферопольские
власти ввели в Нижнегорский район войска.
Наиболее активные логоцентристы были
расстреляны или сосланы на непотопляемые
острова пресловутого Архипелага; рядовые
участники движения – заперты на различные сроки
в недоброй памяти СИПы (Семейно-Исправительные
Помещения).
Участь “семейных” была немногим
отрадней сосланных. Женатые мужчины были
насильно воссоединены с законными супругами и
детьми, а холостые – в принудительном порядке
женаты (поблажки не делались даже для
гомосексуалистов, мальчиков, не достигших
необходимого для исполнения брачного долга
возраста, и лиц, страдающих половым бессилием).
Особый цинизм этой, не имеющей аналогов в мировой
репрессивной практике, акции заключался в том,
что читать или, тем паче, предаваться
сочинительству мужчинам запрещалось под страхом
смертной казни.
Остаётся только догадываться о том,
сколько судеб было искалечено; переломы эти не
срослись до сих пор...
В Нижнегорске были разгромлены
городская типография, издательство и редакция
районной многотиражки. Завоз полиграфической
продукции был прекращён; контрабандисты
затаптывались на месте; на чёрном рынке средней
толщины книга стоила столько же, сколько
двухкомнатная квартира.
Без вины виноватые местные члены Союза
Писателей после недолгого и гротескного
судебного разбирательства были отправлены в
Севастополь, на флот. Матросы до сих пор поют
песню “Мы сменили столы на солёный простор...”,
не догадываясь о её истинном смысле и людях,
которыми она была сложена.
Круглые сутки шли обыски – ни один
мужчина не был застрахован от самого худшего.
Солдаты прочёсывали леса, над горами, в поисках
укрывшихся от карателей “путешественников”,
барражировали вертолёты.
Подчас доходило до трагикомических
ситуаций – за найденную на чердаке мятую
тетрадку гимназических лет с разбором
стихотворения Евтушенко можно было если не
расстаться с жизнью, то на долгие годы угодить в
объятия ничего не смыслящей в печатных знаках
манекенщицы или бортпроводницы.
По всему району пылали костры,
сложенные из книг, журналов и канцелярских
принадлежностей. Если верить народной молве, дым
от этих костров на несколько дней затянул небо
над всем полуостровом так, что солнца почти не
было видно. Это, скорее всего, некоторое
преувеличение, легко объяснимое вышеизложенными
обстоятельствами.
Трудно объяснить другое: Матушка-Речь
почему-то никого и ничего не спасла.
Очевидно, что подлинная история
“хороших путешествий” открывает простор для
многочисленных философских спекуляций
различной степени добросовестности. И я, и
Коновцев, и ты, читатель, можем приступить хоть
сейчас. Но есть ли в подобных спекуляциях прок?
Пытаясь понять подоплёку “хороших
путешествий”, исследователь сам вовлекается в
“хорошее путешествие”, цель которого не может
быть до конца ясна никому, кроме Матушки-Речи.
Цветной портрет Коновцева на форзаце его книги с
многозначительным пятном на левой щеке –
неуспех фотографа? брак плёнки? Отблеск
тридцатилетней давности пламени? – или
тёмно-красные буквы на задней стенке одной из
моих книжных полок – лишнее тому подтверждение.
Впрочем, убедительно подтвердить можно лишь то,
что ни в каких подтверждениях не нуждается, иначе
даже реальность любого из нас перестаёт иметь
отношение к реальности. Как знать, возможно,
“хорошие путешествия” предпринимались именно
ради этого? В таком случае – забудем о них.
