ОДИССЕЯ ПОЧЁТНОГО ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКА

Мотивом для путешествия может быть и бегство.
А не только погоня за драконом

Андрей БИТОВ

писатель, Президент Русского ПЕН-Центра

Испокон веков путешествия становились центральным сюжетом или темой множества мифов, а позже – произведений мирового искусства и литературы. Чем обусловлен интерес авторов и читателей к этой теме? Вообще, что такое «литературное путешествие»? Мы беседуем со знаменитым автором «Книги путешествий», живой легендой русской прозы – и человеком, о котором известно, что в течение десятков лет он не живёт на одном месте более нескольких дней...

– Андрей Георгиевич, почему всё-таки – «Книга путешествий»?..

– Прежде всего, это даже не название, а жанр. Путешествие в таком романтическом, школьном понимании, связанном с радостью познания, а не только в практическом – преодоление расстояния.

Жанр путешествия я открыл для себя, как форму. Думаю, что ничего, кроме открытия формы, в моём первом путешествии нет, но форма была найдена самостоятельно и безукоризненно: одна книга, одна страна.

Потом каждый раз путешествие, которое я писал, становилось не только описанием, это оказывалось и какой-то новой темой. Форма подсказывалась содержанием, а не наоборот. Поэтому все путешествия отличаются друг от дружки. И остановила эту книгу путешествий, по-видимому, именно их жанровая исчерпанность, а не только конец империи.

И слава Богу, что не всё было написано. Потому что, как правило, если что-нибудь бывало успешно, то мне предлагали тут же продолжить ряд. «Здорово вы про Армению написали, давайте про 15 республик!» Или если «Колесо» удалось, про мотоциклы, то – давайте про все виды спорта! Но не написать лишнего – это тоже одно из правильных усилий. «И празднословия не дай душе моей»...

– Мотив литературного путешествия может возникать извне – скажем, поиск врага, условного дракона. В общем, «квест» – как у Мелвилла в известной его вещи. Насколько важен встречный стимул для вас?

– Ну, «Моби Дик» – всё-таки морская книга, событийная... У меня, думаю, обратный случай – побег от врага! Врагом была система, и от неё можно было убежать в любую сторону. Она была всюду, но ты был наиболее уязвим там, где живёшь.

Бегство – здоровое стремление. Удрать из прайда... Удрать от семьи!.. На законных причём основаниях, – ведь для меня это бывало всегда одновременно работой, заработком.

Вообще же, письмо есть освобождение... Путешествие, пересечение пространства, есть познание и тоже освобождение. Ты уезжаешь – откуда-то... Как правило, странник, когда покидает место, недоволен той жизнью, которую он там ведёт, – или точнее, собой. И вот эта временная свобода, пока он где-нибудь не насидится и ещё чего-нибудь не... напортит, – она создаёт образ жизни.

Жанр путешествия – это медитативная литература... Познание в движении

– С чего этот образ жизни начинался у вас?

– Наверное, был какой-то импринтинг, впечатление детства... Сразу после блокады семья переехала сначала на Урал, что мне, впрочем, не понравилось, а затем в Ташкент, где было интересно. А потом мать каждый год копила на поездку в летний отпуск, чтобы куда-то меня свозить. Она была путешественником – мать, которая никогда не побывала за границей. Так что это унаследованное...

О путешествиях я мечтал, как все мальчишки. Моим кумиром был Пржевальский. Я всё искал его портрет, его не было. В то время, когда был культ Сталина, у меня был культ Пржевальского. А потом и всех остальных, я всю эту литературу путешественническую взахлёб читал в детстве. Кстати, писали все они отличным русским языком, так что это можно считать собственно литературой... Очень хорошо писал Миклухо-Маклай.

Я был круглым отличником только по географии... А эта немыслимая тяга – вешать карты над кроватью! Это ангинозное состояние, когда просыпаешься под оторванным сапогом Новой Зеландии, болит горло, и мечтаешь, что ты когда-то там будешь...

На географических картах меня возбуждали те места, где было больше коричневого. Чем больше гор, тем прекраснее. В 49-м году мать привезла меня в Кабарду, и я впервые увидел горы. Я влюбился в них со всей возможной силой... И гораздо позже прочитал у Толстого великое описание – что творится с человеком, когда он впервые видит горы. Альпинизмом нельзя было заниматься до получения паспорта, но тем не менее я сумел попасть в альплагерь, и был некоторое время самым молодым альпинистом. И из-за этого даже пошёл в Горный институт – только из-за слова «горы». Потом это с возрастом отходило, и всё разменялось на прочую жизнь – на любови, на дружбу, на литературу...

А вначале больше всего хотелось в Тибет. Почему именно в Тибет?.. Необъяснимо.

– Наверное, даже слово «Шамбала» было ещё неизвестно...

– Ничего не было известно. Я знал только, что Пржевальский мечтал достичь Лхасы, и так её и не достиг. А я был уверен, что достигну. Но тоже не достиг...

– Никогда ведь не поздно...

– Не думаю. Что нам отпущено, то нам отпущено. Я практически никогда не добивался никакого маршрута, – как, впрочем, не добивался и никакой женщины... Видимо, это не в моём характере. Но никогда не позволял себе пропустить случай, который казался мне значимым для моей судьбы. Это был инстинкт.

Так постепенно сложилось, что больше месяца я ни в одном месте за всю жизнь не прожил. Я ещё не помню такого времени... Однажды только просидел сорок дней на Куршской косе – и написал «Пушкинский дом».

А ещё – судьба, связанная с жизнью в двух городах. Питерский человек, я стал с середины 60-х стал сначала часто бывать в Москве, а потом в 78-м даже поменял прописку. Ленинградцы мне до сих пор этого не прощают, считая это изменой, – хотя я провожу в Питере столько же времени, сколько в Москве. И я думаю, что за один только год я проезжаю по отрезку «Питер – Москва» окружность земного экватора. И если уж я что заслужил, так звание «почётного железнодорожника Октябрьской железной дороги». И давно выслужил себе бесплатный билет – а так, приходится всё время разоряться! (смеётся) В общем, я так и живу; и судьба поселила меня у двух вокзалов – в Питере у Московского и в Москве у Ленинградского: нарочно не придумаешь.

– В вашей прозе не заметно выраженного интереса к экзотике – к тропикам, островам. А в жизни?

– У меня родина, между прочим – остров! В Петербурге есть мой Аптекарский остров – крошечное пространство... Так что не думаю, что термин «малая родина» принадлежит только деревенщикам. А тебе как африканцу сообщу, что моя родина – под пальмой! Потому что – Ботанический сад Петра Великого, в котором я провёл, наверное, половину школы. Стариннейший парк в Питере, он имел самую большую пальму в Европе. (Для закрытых помещений, естественно!) Туда-то и попала бомба. Но её ствол сохраняют до сих пор, как памятник... Так что моё детство и тропики, я считаю – неразрывны!

Потом только я стал узнавать русскую традицию путешествий – то же пушкинское «Путешествие в Арзрум», которое когда-то небрежно просмотрел... Это замечательная совершенно штука. А есть ещё и путевая проза, которая бывает блестящей, и которой пользовались очень многие писатели. Например, от «Путешествия в Арзрум» во многом происходят мандельштамовское «Путешествие в Армению». Путевая проза, где она встречается, как побочный продукт – как, допустим, у Блока «Молнии искусства», там он едет по Италии – может, в этой её традиции и Бродского сочинения – про Стамбул и остальное?

Но есть «Письма русского путешественника» Карамзина, «Фрегат «Паллада» Гончарова, «Остров Сахалин» Чехова... Три абсолютно великие книги. «Письма...» – для российского общества сыграли невероятную культовую роль. Потому что впервые показали взгляд русского на Европу.

Вот радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву» справедливо считается книгой дурно написанной, идеологической, выпадает из ряда. Пушкин же написал – или дописал – гениальную вещь, хотя мало известную: путешествие в обратном направлении, из Москвы в Петербург. Он берёт с собой в дорогу скучную книгу, и – пишет навстречу Радищеву!

Но сейчас мало кто занимается путевой прозой... А что меня заинтересовало, так это эксперименты молодого автора Василия Голованова в плане «культурной одиссеи»: путешествия по следам Платонова, по следам Толстого. Геопоэтика, путешествие по следам культуры – возможно, за этим будущее...

Важно, что «путешествие», «книга путешествий» – это не развлекательное чтение. Иначе это уже приключенческое направление. «Путешествие» – это, конечно, медитативная литература. Либо вы хотите изучить предмет, либо вам интересен путешественник, а здесь всё вместе... Познание в движении.

Но надо строго разделять путевую прозу и «путешествия». «Путешествие» – это законченное произведение. В котором естественные начало и конец: отъезд, возвращение...

– Но можно предположить, что начинается путешествие ещё дома, до отправления, – в момент внутренней настройки, предвкушения. Поэт Сергей Гандлевский признавался, что известное стихотворение про среднеазиатские экспедиции («Опасен майский укус гюрзы...») написал ещё накануне первого отъезда...

– Абсолютно нормально! Я сам после первого путешествия, отправляясь в путь, уже всегда заранее знал, что я напишу. И ехал только за правом это написать. Как бы за оплодотворением уже сложившегося сюжета... Я говорю о скрытом сюжете, внутреннем, тайном – без которого не построить никакого текста, чтобы тот начался чем-то и чем-то кончился... Сюжет ли это мысли, сюжет ли это пути, сюжет ли это энергии, затраченной на путешествие и написание... Они, впрочем, переплетаются.

Ведь и пейзаж, он только тогда и получится, когда будет абсолютно внутренне оправдан состоянием автора.

...Я, кстати, давно думаю: а что в литературе не является путешествием? Что такое «Мёртвые души», как не путешествие? Совершенно гениальная книга, и вы её никуда не приткнёте, ни в какой другой жанр.

– Действительно, от портрета к портрету... Тревел по ландшафту человеческих душ. И этот спор мужиков про колесо в начале поэмы...

– Всё так. Портреты как «станции»... Возможно, главный герой Гоголя и есть – дорога. А что такое «Двенадцать стульев», как не путешествие? В конце концов, недаром мы чтём, как основу, как начало для любой европейской литературы, «Илиаду» и «Одиссею»! Жанр путешествий, как оптимальное развитие, выходит из «Одиссеи». А из «Илиады» получается всё остальное, вплоть до современных бандитских боевиков.

Только что меня, кстати, пригласили в международное жюри всемирного конкурса «Одиссея», направленного на поддержание жанра «тревел». Организует это берлинский журнал «Lettre international». Первое жюри у нас было, а затем должны будем в Париже раздать призы – за первый 50000 долларов, между прочим. Материала шлют очень много. Я обнаружил, что, с моей точки зрения, уровень наших авторов ещё очень слаб – по форме. В основном это журналистика, иногда, быть может, самого высокого полёта. То есть – ещё не проза. Не то дыхание, когда написанное может сохраниться на более долгий срок. Зато прикосновения разные и интересные – политические, экономические, какие угодно. Они ведь должны ещё продать проблему. Не тему, не мысль, а проблему! Может быть, это и ограничивает...

– По логике, главный вопрос путешествия – куда. «Паломничество в страну Востока», «Путешествие в Лилипутию», «Экспедиция в преисподнюю»... У Битова же есть подзаголовки или даже заголовки типа «Путешествие из...» (из СССР, из России) – акцент на вопросе «откуда».

– Мы жили в закрытой стране, оттого, наверное, и приобретало особый смысл это «из». Но вот в 66 году меня вдруг ни с того ни с сего, сразу, что для советского было немыслимо, выпускали за границу в командировку – на месяц в Японию. И в последний момент буквально сняли с трапа... Это стало травмой надолго.

Так для меня осталась только наша империя. Но и её – больше чем достаточно! Вот так я и проболтался по её пространствам. И мне повезло в плане маршрутов: на Высших сценарных курсах вместе со мной училось по представителю от каждой республики, – притом, как впоследствии оказалось, выдающемуся... Так все эти республики обрели для меня каждая своего Вергилия, и я туда ездил, используя возможности каких-то не слишком тошных командировок.

Пейзаж, он только тогда и получится, когда будет абсолютно внутренне оправдан состоянием автора

Я думаю сейчас, это промысел Божий, что меня не пустили в Японию. А то бы я написал какую-нибудь поверхностную книжку о великой цивилизации – с восторгом неофита! А потом держался бы, вцепившись, за эту возможность выезжать... Купился бы каким-то образом! Но мне сразу дали по сопатке – и я уже ни на что не уповал.

Но и сейчас, что интересно, ангелы меня пускают по планете только от Северного полярного круга до Северного тропика, который Рака. Вот эту верхушку арбуза, без шапки, – самую сочную, – я более или менее съел, особенно с тех пор как разрешили выезжать. Но последние годы я снова стал ездить по нашей необъятной... Это мне снова стало интереснее. Там – высокая цивилизация и... какое-то единообразие. А мне интересна жизнь, и жизнь интересна своя... У нас ведь – жуткое количество Россий! Вот я не был никогда на Таймыре, но уже знаю по модели: я приеду туда, и окажется, что это – целая отдельная страна, где есть какие-то свои краеведы, патриоты, традиции...

А что до размеров России – так многие, мне кажется, наши исторические возмездия происходят от географии. Россия ведь – материк, часть света! Океан, или что-то подобное. Так что насчёт земли – это сделано в счёт будущего. Я думаю, что с таким пространством мы обязаны иметь какую-то очень мощную зелёную программу, и стать действительно землевладельцами для всего мира. К чему и призывали в начале прошлого века все наши учёные... (Был ведь и научный Серебряный век.) О чём говорили и Докучаев, и Менделеев, и Чехов. Леса, почвы – всё это не бесплатная вещь. Когда эту землю – пока нация была, по Гумилёву, пассионарной – собирали, то могли допереть куда угодно. И Канада могла быть нашей... Дошли до Калифорнии, обмочили сапоги, ушли. Недавно заполняю кроссворд, и там хороший вопрос: «самый большой американский штат». И вдруг понимаю, что даже у Штатов самый большой штат – Аляска – от нас! (смеётся)

У нас слишком много земли, и за это надо отвечать. Моя идея, что Россия, как и русский менталитет, – это нечто заготовленное впрок, с Божьего промысла. Его и надо учитывать, а не только собственную корысть и безграмотность.

У меня недавнее эссе посвящено преждевременности... Россия – не отсталая страна, а преждевременная. Когда нагонит саму себя – получится что-то очень замечательное. Всё-таки перспектива есть! Петербург – преждевременный город, и преждевременный человек – Пётр, и территория преждевременная... Один только язык работает, как надо. И то достаточно поздно заработал – в культурном, литературном смысле.


Беседовал Игорь Сид 

(Интервью для журнала "Со-ОБщение", №7-8, июль-август 2006)