Порабощённые бразды

(Слово о бунте)

Спаси нас, Господь, от египетского бунта, бессмысленного и беспощадного!.. Именно таков (хоть и выражен иначе) пафос восклицания, которое вырвалось у писца, жившего, точнее каявшегося, что родился на свет в XYIII веке до н.э.. Вряд ли бунт того времени сильно отличался от отечественного, от которого так предостерегал Александр Сергеевич, ужаснувшись пугачевского бунта в XYIII веке уже н.э. Разве только древнеегипетской спецификой погромов. Безымянный писец оставил свидетельство того, как четыре тысячи лет назад прорвало плотину народного терпения. Он нагляделся на то, что называется спецификой погрома до такой степени, что так и воскликнул: “Плачь город Ахетатон!”.

Плачь город Ахетатон! Ибо воды великого Нила так не затопляют в половодье твои поля, как волны гнева черни, хлынувшие в чертоги твоих глиняных дворцов!

И вот что характерно: даже обливая слезами папирус, писец не мог нарушить традиций древнеегипетской стилистики: при каждом упоминании имени фараона он непременно присовокуплял: "Да будет он жив, благословлен и свят!". То ли инерцию слова невозможно было ему преодолеть, то ли инерцию суеверного (если не сказать религиозного) трепета перед именем владыки Египта, которому привыкли поклоняться как Божеству. Даже видевший день, когда дрожали корона и булава фараона, даже бывший на стороне бунтующих плебейской своей душой, писец не мог заставить свой стилет начертать иначе, как:

“Ибо зверь в обличье фараона (да будет он жив, благословлен и свят!) воссел на троне в Ахетатоне!".

Народ огорчает классика

В начале века (нашего) один национальный классик так выразился о своем никак не пробуждающемся народе: "О, как ты заслуживаешь хорошего пинка!". Это о целом народе он так, причем о своем, патриотом которого этот классик был. Сказал он однажды и сильно в сердцах, обычно же воспевал народ, любил его и называл "мой". Любовь была своеобразной: не в силах видеть бездеятельности народа в настоящем, его неготовности к бунту, классик предпочитал уходить в его прошлое и грезить о его будущем. В настоящем народ-то заслуживал пинка и только.

Патриоты любят выражение: мой народ (не вассалы, но ученики). Если кто произносит применительно к народу местоимение "мой" - знайте: он патриот, если, разумеется, не помазанник. Но только дважды народ признает за ним это право: когда поднимается на бунт по его кличу и когда впоследствии с горечью произносит: "Он нас продал". Продал, значит свое: не продают же чужого!

Патриот догадывается: если его не хватает на то, чтобы кликнуть народ на баррикады, то никто этот народ у него торговать не станет. Он должен быть близок к массам. Потому он - учитель народа. Надо полагать, автор восклицания, который перенял, как принято было тогда у классиков национальных культур, идеи русских революционных демократов, звавших к топору, имел личное право на такое выражение любви и сострадания к "своему" народу. Ведь он нес просвещение в массы, а массы бежали учительской линейки, как и господской плети, ибо, как и должно, были ленивы и сонны: просыпаться не желали.

Народ подремывает, продолжая пахать, и видит во сне царство справедливости. К царству этому он знает единственную дорогу: кабы. Но тут его будит защитник и радетель, чтобы спросонья ему все втолковать и тут же напролом повести его к справедливости.

Отдельно взятому человеку достаточно запастись дубинкой в мускулистые руки, чтобы защищать свою дикую свободу, а народу для этого необходимо просвещение. Просвещение выступает в таких случаях как альтернатива кабы. Усмирить целый народ легче, чем индивида. Там, где темен народ и властвует анархия, отдельно взятый человек пытается быть свободнее, чем общество в целом. Но надолго его сил не хватит. Должно быть именно потому люди и слагаются в народы. Что такое народ, вообще-то? Сообщество людей, объединенных известными качествами, "а также общим психическим складом"? Следующее за расой деление? Тело Божье? И на что может рассчитывать народ, заслуживающий пинка?

Тот же классик скажет вам со всей определенностью: вот мы и работаем на то, чтобы народу дорасти до пощечины.

Кабы - это путь в Апонь

Когда начались Perestroika & Glasnost и голоса неформалов загремели на площадях, стало вдруг тревожно. Однажды обыватель, заметив, что все ушли на митинг, понял, что на площадях надежнее, чем дома. Кроме того, он был польщен, что к нему обращаются герои. И это были уютные герои. Некоторые из них сиживали в тюрьме, но и обывателю порой приходилось сидеть за растрату; в конце концов тюрьма создана для народа.

И снова толпу призвали и зовут до сих пор. У большинства ораторов - самые благие намерения. Манипулирование толпой является делом не только обычным и дозволенным, но и романтичным. Им заняты власти, оппозиция, СМИ, художники, философы, священнослужители. Движимые желанием немедленно материализовать идеал, новые и новые лидеры лихорадят и будоражат народ. Не ношу разделить с народом, не работать для него бесшумно, а только звать и звать его к новым теплым рекам и блаженной стране Апонь. Время от времени кто-то объявляется совестью народа; понятие риторическое, у французов заимствованное, потому что совестью что народа, что отдельно взятого человека может быть только его вера.

Уж так устроен человек, которого древний философ определил как двуногое без перьев, что чаще всего, из-за обязанности в поте лица добывать свой хлеб, живет в угнетенном состоянии. Человек, первокирпичик, из которого слагается народ, в своем унынии и невольном смирении склонен к бунту, бессмысленному и беспощадному. Бунт есть детище долготерпения.

Романтический бунт

Обычно люди, страны и народы не нарушают заповеди отдавать кесарю кесарево. Но однажды маргиналу удается взволновать толпу. Происходит это в истории постоянно от имени справедливости. Именно извечная тяга к справедливости (читай: закону), заложенная в человека искони, подвигает народ на беззакония, сопровжодающие всякий бунт. Первоначально на лице любого восстания - выражение праведного возмущения. Обнаженная грудь Свободы на баррикадах делает революцию величаво-эротичной. Но эта грудь отвлекает от другого зрелища: поверженный под ее ногами бедолага уже остался без сапог. Еще не остыло вдохновенное выражение на лице затоптанного, как единомышленники реквизировали его сапоги во имя долгого пути. И уже горят глаза мародера безумным блеском, который упаси Господь увидеть тем, кто не видел! Тут-то толпа и догадывается, что закона (читай: справедливости) она не добьется, но пограбить и расслабиться может за сотни лет долготерпения.

У неё, поднявшейся против самого фараона (да будет он жив, благословлен и свят!), вдохновенный порыв краток и преходящ, как любое вдохновение. Очень скоро героиня Делакруа снова превращается в уличную девку, а тем, кто стащил сапог у поверженного на нижнем плане картины, - и вообще толпой, - начинает двигать стремление отдохнуть на краткий миг ото всяких законов и предписаний. Но толпа состоит из простых людей, которые знают, что мародерствовать нельзя, что мосты сожжены - и тут их заставляют уничтожить земное воплощение закона. Так происходит цареубийство.

Верблюд проходит сквозь игольное ушко

Народ, который так раздосадовал классика, наделен еще одним полезным качеством: он способен оправдать любое злодейство во имя непонятной ему цели, не страшась, что злодейство сотворяют именно с ним. Не потому ли на месте царя-батюшки легко возник Сталин: гибрид комплекса "придите и володейте" и мечты Иванушки стать царем, да чтобы сечь другим головы, а самому мед-пряники есть.

Новый правый закон иджет, как сказано в “Бесах”. Закон, при котором верблюду возможно пройти сквозь игольное ушко. Когда караваны верблюдов беспрепятственно проходят сквозь игольное ушко.

Гроздья гнева

Едва ли не главная заповедь, которую запомнили и соблюдают: это подставить щеку. Но в книге мудрости не сказано, чтобы если кто треснул тебя по правой скуле, ты подобострастно дал ему звездануть и по левой. Если дошло до того, что кто-то посмел-таки поднять руку на человека - вот тут человек должен остаться на такой высоте, которая ему заповедана. Книга мудрости учит нас: стремитесь быть такими, чтобы тот, кто посмел вас ударить, вдруг осознал весь ужас своего святотатства, осознал, что поднял руку на Его творение. Чтобы он с этой минуты преобразился, чтобы ток Божественный прошел по нему. А если не так, то мы не творения Его, а всего лишь жалкие плевелы, подлежащие сожжению.

Честь и достоинство должны охраняться уже на подступах к посягновению на них. Сообщество людей, считающих честь превыше всего и помнящих, что честь есть осознание того, что мы созданы Им, - это народ. И внутри себя делится он в зависимости от отношения к этой истине. И если он соблюдает эту заповедь - это народ счастливый. А иначе - начнет зреть гнев. Упаси нас, Господь, от любого бунта, бессмысленного и беспощадного. И о том, что однажды случилось в Ахетатоне, помните потомки фараона (да будет он жив, благословлен и свят!)!