Даур ЗАНТАРИЯ

КОСУЛЯ

Наган доил корову. У плетёной изгороди между мазанкой и коровником он доил, присев на низенькую табуретку, вытянув в сторону больную ногу и напряженно опустив голову. Его жена держала за ногу теленка, который все пытался вырваться к материнским сосцам. Дети играли на лужайке двора. Луг за изгородью был убран, но чало — кукурузные снопы — еще не успели повесить на деревьях, как это принято, и снопы стояли, связанные и натыканные на кочерыжки, золотясь под косыми лучами заката. Строительство капитального дома, за которое Наган принялся недавно, заложив по совету Сухопаpого фундамент аж на пятнадцать метров в ширину и двадцать в длину и еще с пристройкой, в которой “при хороших и плохих случаях”, то есть при свадьбах и поминках, могло уместиться до ста человек, — строительство это шло медленно, хотя стены были возведены наполовину и уже были вставлены рамы окон и дверей. И сейчас Наган, упорно потягивая вымя единственной коровы, словно пытался взять у нее больше молока, чем она могла дать, пыхтел, сопел, чертыхался, а сам все думал: где взять деньги на строительство.
Вдруг, нарушая вечернюю тишину, в околотке зашумели собаки. Голоса приближались. Наган и жена оглянулись. И видят: косуля, самая настоящая косуля, невесть откуда взявшаяся, убегая от псов, выбежала на проселочную дорогу, где ее ждали новые и новые засады. И кончилось это тем, что, перемахнув через Наганов забор, она, эта косуля, в мгновение ока очутилась там, где Наган с женой доили корову. Наган, засуетившись от неожиданности, вместе со скамейкой повалился наземь, а в руке, которую он инстинктивно вскинул при падении, оказалась нога косули, и он, ничего не понимая, заорал благим матом. Жена тоже с испугу выпустила теленка, теленок рванулся к матери, опрокинув на ходу подойник, и молоко полилось в пыль. Человек в страхе сжимает кулаки — Наган тоже сжал кулаки, в которых была лапа косули; косуля вырывалась изо всех сил, но человек ее ногу не выпустил, а сам продолжал кричать:

— Ей, жена! Что это, жена? Что это?

Первым из соседей примчался Сухопарый; старик он шустрый: раз-раз — меж кочерыжками, раз-раз — через плетень, и — тут как тут. Вслед за ним прибежали и другие ближайшие соседи. Они вынули косулю из рук Нагана, а самому помогли встать.

— Ахахайра! Хайт! Хайт! — звонко восклицал Сухопарый, порываясь помочь всем сразу, но только мешая.

Так-то: косуля, настоящая косуля была поймана и заперта в заднике мазанки, в приделе, служившем и кухней, и кладовкой. Там она бегала, бесилась, свистела, разбивала кувшины и горшки, но сама была дороже всего, что могла там разбить, и теперь никуда не могла уйти.

Эта новость облетела село. По проулкам, через изгороди вся деревня поспешила к Нагану.

Откуда взялась косуля в приморском поселке, где давно уже вырублен лес? Решили ждать Cтарца, только он мог все объяснить.

Вскоре появился и Старец. Он даже шагал многозначительно, через шаг на третий вонзая в землю конец посоха, а двое сопровождавших уважительно отставали от него на полшага.
Приблизившись к двери мазанки, он вонзил посох в землю основательно, как кол. Спутники, которые не только возрастом и мудростью, но пока и ростом, и поступью, и вообще отставали от него, остановились по обе стороны от старца, и трехфигурная композиция эта замерла.
— Добро пожаловать, почтенный Cтарец! — провозгласил Тамада, ибо жена Нагана уже возилась на кухне и он уже, самоназначившись, приступил к своим обязанностям.
И вот уже Старец сидел на почетном месте против Тамады, вполоборота и к столу, и к очагу, как бы одновременно принадлежа и тому, и другому. Спутники, разлученные с ним, были рассажены в положенных местах, из-за чего выглядели подчеркнуто сиротливо.

— Так-то, — заговорил он. Все дружно вскочили с мест. — Так-то, — повторил Старец, глядя на огонь и опираясь на посох. — Ты недавно начал строиться, Наган, сынок. Ажейпш послал тебе косулю, и ты поймал ее голыми руками. Но этому удивляться не надо. Светлой памяти твой дед Савлак, помнится, выскочит в лес с ружьем — и не успевало закипеть мамалыжное варево твоей бабки покойницы Гупханаш, как он уже из лесу с косулей. И тебя я не зря при рождении нарек Наганом. Сегодняшнее событие — это свидетельство счастья. С сегодняшнего дня твоя судьба повернулась вправо, сынок! Пусть оно будет прочным, твое счастье!

И не успел Стаpец намекнуть, как ему был подан рог. Немного отпив, он вернул его не глядя хозяину.
— Это чудо, это счастье! Пусть будет твое счастье прочным, Наган! — заголосили все. — Пусть вечно с нашей общиной пребудет твоя мудрость, Старец!

Наган, все это время кротко внимавший Старцу, при слове “счастье” все-таки вздрогнул. Наган был умен, хотя в его положении скромного поселянина, да еще единственного в своем роду в этой деревне, где все было сосредоточено в руках трех родов, ни с одним из которых он в родстве не состоял, этот ум был излишен, и он его скрывал. А единственным в роду он был потому, что его дед был тут помещиком до революции со всеми вытекающими последствиями, и Наган вырос сиротой. Уже одно то, что его назвали Наганом, — свидетельство того, что над ним собирались подтрунивать уже с рождения. Счастье — строптивый гость, к нему надо еще быть готовым. Не роскоши счастья желал Наган, а просто выжить с женой и детьми, не дразня ни судьбу, ни людей. Невольно поискав глазами детей, он заметил, что их нет. Он догадывался, что они пошли к косуле, догадывался, что они на верху блаженства, потому что у них, еще не сломленных, требования к судьбе были иными.

Да, дети были вместе с косулей. Сначала Наганов сын, стараясь быть незамеченным, вышел на улицу и, обогнув мазанку, вошел через заднюю дверь в придел. Косуля обернулась, и в темноте зверек и мальчишка взглянули друг на друга. Затем косуля одним прыжком оказалась в дверях, но, не выходя, замерла у порога. Мальчик не видел стоявших сзади сестренку и младшего братика, которые, заметив его, когда он выходил, последовали за ним. Кончиком пальца он прикоснулся к косуле. Под замшей ее кожи напряженно бежали токи. Чувствовались ее тонкие, но крепкие, как сталь, ноги.

Мальчик, спавший с братом и сестричкой на широкой деревянной лавке, услыхал шум косули и проснулся.

— Отец, а, отец, — тихо позвал он.

— Чего тебе? Спи там... — отозвался отец.

— Мы же никому не отдадим косулю?

— А кому отдадим? — проговорил отец неуверенно.

Он сам еще не успел подумать, какова будет дальнейшая судьба косули: сколько ее держать в приделе, чем кормить. И вообще об этом ли сейчас следовало ему рассуждать, когда надо выспаться, день-то предстоял нелегкий, а если не спится, то думать, как и на что дальше строить дом!

Очень скоро косуля привыкла к старшему из сыновей. Теперь ее можно было не запирать, она не пыталась убегать. Пацан уже резвился с косулей на лужайке перед домом, как с обыкновенным барашком. Он был слишком хил и болен, чтобы помогать отцу резать бетоноблоки, и отец занимался этим сам.

В тот момент, когда к воротам Нагана на “Москвиче” с фургоном подъехал Наш, мальчик, сидя верхом на перевернутом ведре, разговаривал с косулей:

— Не надо лизаться, мокро ведь! — выговаривал он ей. — Так вот... Отец не хуже кого-то, но когда в школе начинают дразниться: сын хромого, мол... Этому Ахре я как дам в грудь, вот сюда, но их три брата, только младший — мой одноклассник, остальные старше.

Наш вышел из машины и, сложив руки на животе, глядел оттуда сюда непонятным взглядом.

— А мои мускулы — сам видишь какие, — мальчик с отвращением продемонстрировал свои хилые руки. — Я отцу не собирался говорить, но он же синяк увидел... Кто мог подумать, что он придет на второй день в школу... Как начал за ними гоняться... Ахру пытался поймать... в общем, еще больше смеялись все.

Мальчик замер и прислушался.

— Бог в помощь, Наган! Это и есть та самая косуля, которую ты руками поймал? — спросил Наш, будто Наган мог поймать еще одну косулю.

— Да, эта, ну... — засмущался Наган.

— Настоящий джигит растет у тебя, Наган.

— Старший, ну... — окончательно смутился Наган.

— Такой джигит миллион стоит! — воскликнул Наш, затем сел в машину и уехал.

На второй день Старец со спутниками посетили Нагана. Тот факт, что Наш нарочно прислал к Нагану почтенных людей, свидетельствовал, что он был простой человек. Ничто не мешало ему просто прислать деньги за косулю, передав на словах, что она пришлась ему по душе и он требует ее: все-таки Наш есть Наш. Одним словом, косулю увели. Дети, забившись в угол, со слезами на глазах наблюдали, как Сухопарый, каждый раз опаздывая и на самом деле всем мешая, пытался всем помочь сразу, то и дело вскрикивал: “Ахахайра! Хайт! Хайт!” — и, оборачиваясь к Нагану, который стоял, отставив ногу и почесывая затылок, и к жене его, молча ломавшей руки, все подмигивал им, все подбадривал. Тамада же командовал:

— Живее! Ловчее! Смелее!

Водрузили косулю в фургон “Москвича” и уехали.

И закипела работа на второй же день во дворе Нагана. Сразу несколько рабочих, присланных из межколхоза, принялись за кладку. Мысль о втором этаже пришла сама собой.
Вечером, помыв руки и стряхивая с них воду, Наган зашел в мазанку. Жена согнулась над старшим сыном. Наган подошел к лавке. Отведя мокрые руки назад, нагнулся и приложился губами к лобику сына.

— Жар у него, — произнес он шепотом.

А о последующих событиях надо просто скороговоркой, потому что и так все понятно. Наш пригласил домой Уважаемого, крестника его сынишки. Отличный накрыл стол, где Тамада был тамадой, Старец — старцем, Уважаемый — уважаемым. Когда гость потянулся было, пытаясь ухватить за косу девчонку, прислуживавшую гостям, а она увернулась, Тамада сказал, что это — жизнь, Сухопарый же не преминул издать боевой клич. Наш недовольно пригрозил ему взглядом, но Сухопарый не глядел в его сторону, и Нашему пришлось глазами же сказать остальным соседям, что старик вот каков, а не пригласишь — обидится. Все тут же заметили, что Сухопарый сильно захмелел. Чтобы скрыть от гостя это обстоятельство, Тамада запел песню Ажейпша, Наш повторил, что, имей он миллион, и миллиона не пожалел бы для Уважаемого, намекнул, что наши ребята — точно так, как для Уважаемого голыми руками поймали косулю, — сделают все что угодно для него, лишь бы тот рос и продвигался в должностях. Потом Сухопарый вскрикивал, пытаясь помочь тем, кто погружал косулю в “ГАЗ-24” Уважаемого, но только всем мешал, Тамада командовал — одним словом, Уважаемый увез косулю, чтобы расти и продвигаться в должностях.
Обратились к вещунье, и она вывела из гадания на фасоли, что Ажейпш гневается и надо, чтобы косуля была возвращена хозяину. Доктор Гвазава в свою очередь констатировал у малого воспаление легких. Когда Старец с двумя спутниками пришли к Нашему, Наш был огорчен не на шутку, что предлагают ему требовать от Уважаемого вернуть подарок, и намекнул, что есть еще в нашей деревне пара стариков, ни в чем Старцу не уступающих, отчего трехфигурное изваяние заволновалось, напоминая древнегреческую скульптуру из учебника, мучимую змеями гнева, страха и центробежной энергии.

Мать поила мальчика деревенскими отварами, Гвазава приходил делать ему уколы. Мальчик все принимал безропотно, но лучше ему не становилось. Отец, хромая, метался по хижине.

А после сумеpек наступила тишина. Отец, схватившись за голову, уселся у очага. Мать, тоже обессиленная, сидела в ногах мальчика. Лампочка под потолком с одной стороны была занавешена газетой, чтобы не слепило больного. Свет полукругом падал на пол, оставляя темным место, где он лежал.

Мать и отец, утомленные, не заметили, как прикорнули на своих местах: он — у очага, она — у изголовья больного. И не видели случившегося. Не услыхали, как дверь медленно и бесшумно отворилась и вошла косуля, чтобы забрать пацана.

Счастье редко забредает к нам, а если и забредет, мы все равно его удержать не в силах. Но ничего, обойдемся без счастья, как обходились раньше: только бы все были живы; у нас еще дети есть...

17.02.2000