О. Н.

Нет, не зря моя бежала

мышь по краю алфавита.

Е. Хорват

1.

Она лежала под Луной,

и дряхлый заяц заводной

     по локтю шёл устало.

Она лежала ни жива

ни что ещё, забыв слова:

“Ты был там богом Озорства,

     но изгнан из Влагаллы”.

Она лежала как вода,

ещё вчера под маской льда

упавшая сюда.

Да, были дарственно равны

дробь барабана, воск Луны

     на медленном пейзаже

и тьма. И кто зачем изрёк:

“Прости, таинственный зверёк,

но ты ушей не уберёг

     от умбры или сажи.

Онтологичен мир ночной,

и всласть рифмуется с тобой

твой барабанный бой”.

Спондей, идущий по стопам

и зайка, лупящий в тимпан,

     как генератор ритма –

вот подвиг жизни вечной. Да,

но логики мужской слюда

плоска, прозрачна и тверда

     и подлая как бритва.

Она лежала не дыша.

Но пела в волнах камыша

бессмертная душа.

2.

Мороз и сон! Сугробы книг,

а может гор. Гортанный крик

     постмодернистский: Пригай!

Спросить: Бог в помощь?.. – Я САМА.

И самый раз сойти с ума,

да застит всю лыжню корма

     подруги каллипигой.

Но мышь в мешке не утаишь.

И ты очнёшься вдруг! И лишь

поймёшь, что снова спишь.

– Прекраснозадая, проснись!

Открой сомкнуты негой “Пись-

     ма с Понта” или “Фасты”.

Читай, пощады не проси.

И, как бывает на Руси,

над свитком выпустит шасси

     Шоссе Энтузиастов.

И ты надпишешь в уголке:

“Сменить синицу вдалеке

на журавля в руке;

а в клетке сердца пусть течёт

имен крылатых перечёт,

     и щебет их прокурен:

там Курицын и Соколов,

там Цаплин, Гоголь, Соловьёв,

Сорокин, Ремизов, Скворцов,

     Орлицкий и Кукулин.

И чем небесней имена,

тем их весомей номинал

и давит на меня”.

И так на сердце хорошо,

как будто по руке прошёл

     зверёк – источник шума

вселенского: как генерал

или Эвклид в конце “Начал”,

что людям Землю проиграл

     и лыбится угрюмо,

подробность мелкая – грызун,

несущий дробь до лунных дюн,

как в детстве, глуп и юн!

(…)

3.

(…)

Душа забыла гул мортир

и мышеловок платный сыр –

     и улыбнётся грому.

Мышь извлечённая ест рожь.

В ладони Бога блещет нож,

но ты – лунатик, ты пройдёшь

     по лезвию родному.

Осталось – только захоти! –

как локтем собственным, пройти

по в е ч н о м у пути.

4.

(…)

5.

(…)

Но чу! – баталия впотьмах!

Какой батрахомиомах

     метался между армий?

И есть ли публика смешней

лягушек, зайцев и мышей

и жаб? И где ещё мишень

     сих тварей благодарней?

И марафонец впопыхах

несёт к Олимпу вещий крах

в заплаканных очках.

(…)

Чудно хранить сомнамбулизм

и пронести через всю жизнь

     мечту о фейерверке,

но как деркать, когда возник

в астральных тучах твой двойник,

а в лифте высится мужик,

     как чёрт из табакерки?..

Ведь без кабины не взлетишь.

Гроза меж тем затихла. Ты ж

бессильна в эту тишь.

6.

Бессмертна ты. Но в судный день

со всеми ты пройдёшь под сень

     стигийского вокзала.

Тот, в чьей ладони зреет рожь,

заволновался вдруг: “НУ ЧТО Ж,

СТУПАЙ. НО ЧТО С СОБОЙ ВОЗЬМЁШЬ?”

     – спросил. И ты сказала:

“Струна, что стала тетивой,

и старый заяц заводной –

вот верный праздник мой”.