Дэвид ЭТТЕНБОРО,
английский естествоиспытатель

ЛЕМУРЫ
МАДАГАСКАРА

На Мадагаскар мы летели из Найроби. Внизу простирались бурые равнины Кении, безлесные, если не считать колючих кустарников и отдельных пальм, отбрасывающих тонюсенькую тень – словно воткнутые в карту булавки. Этот однообразный фон оживляло несметное количество зверей. Вереницы антилоп-гну медленно тянулись по тропам, сверху напоминавшим оставленные когтистой лапой царапины. Стадо из тридцати крошечных жирафов, напуганное ревом моторов, бросилось прочь от скользившей по земле тени самолёта. Чуть поодаль щипали траву зебры в компании с антилопами и мелкими козами.

Наш самолет набирал высоту, держа курс на маячившую вдали снежную макушку Килиманджаро.

Вскоре Африка кончилась. Пролетев над Занзибаром, самолёт повис над пронзительно голубым Мозамбикским проливом, и два часа спустя на горизонте в туманной дымке возник Мадагаскар.

Мы приближались к другому миру. Напрасно было бы искать среди лесов и долин острова кого-нибудь из представителей богатейшей фауны кенийских саванн - антилоп, слонов или крупных хищников. За короткое время, что самолёт летел над проливом, мы спустились по лестнице эволюции на пятьдесят миллионов лет вниз и очутились перед дверью в один из запасников Природы.

Пятьдесят миллионов лет назад Мадагаскар составлял единое целое с Африкой. Мир, уже будучи старым в геологическом смысле, ещё не произвел тогда обезьян, и самую высокую ветвь эволюционного древа, завершившегося в конечном итоге появлением человека, в те времена занимали лемуры. Они благоденствовали, распространяясь по всему свету и оставляя для исследования ученым ископаемые останки в скальных породах Англии, Франции и Северной Америки.

Но около двадцати миллионов лет назад произошли два великих события, определивших судьбу лемуров. Во-первых, Мадагаскар отделился и стал островом, а во-вторых, в необъятном эволюционном очаге Африки развились высокоорганизованные млекопитающие. Лемуры оказались не в состоянии конкурировать с ними в борьбе за пищу и территорию. В результате почти все лемуры и их собратья за пределами Мадагаскара вымерли. Лишь нескольким мелким лемуровым, укрывшимся за неприметной внешностью, удалось выжить, да и то потому, что они нашли приют во мраке лесной чащобы. Это потто, ангвантибо и галаго в Африке и лори в Азии. Однако на Мадагаскаре популяция лемуров продолжала расти, порождая все новые разновидности.

...Словно в мечтах, внизу проплывали леса, красные мутные реки и мягкие, округлые холмы. Неужели в самом скором времени удастся познакомиться с этими живыми диковинами? Я с трудом сдерживал нетерпение.

Самолёт приземлился в главном аэропорту Мадагаскара, расположенном в центре острова.

Хотя солнце палило с тропическим усердием, воздух был прохладен и свеж, поскольку мы находились на высоте около тысячи метров над уровнем моря. Повсюду уступами спускались террасы рисовых полей, и от этого казалось, что мы очутились где-то в Азии. Впечатление ещё больше усиливал облик людей, стоявших на обочине, светло-коричневым оттенком кожи и прямыми чёрными волосами они напоминали малайцев. Зато их одежда – широкополые фетровые шляпы и яркие накидки типа пончо – придавала им вид латиноамериканских крестьян-пеонов.

Названия деревень, которые мы проезжали, были пугающе непроизносимы - Имеринциатосика, Ампахитронтенаина, Амбатомирахавави... Да, если это типичные наименования островных населённых пунктов, то найти нужное место не удастся ни за что на свете. Забегая вперед, скажу, что задача оказалась ещё сложней, чем представлялось вначале, поскольку в малагасийском языке слова редко произносятся так, как пишутся. Первый и последний слоги, как правило, вовсе не произносятся, а в середине целые куски либо сокращаются, либо проглатываются, так что классические примеры искажённого произношения английских географических названий кажутся до смешного простыми.

Моим спутником был Джефри Маллиган, с которым мы снимали фильм о традициях островитян Меланезии. На Мадагаскаре нашей целью было знакомство с миром животных. В течение трёх месяцев мы планировали снимать на плёнку зверей и, если получим разрешение, забрать с собой для Лондонского зоопарка по одному-два живых экземпляра. Первым поэтому мы посетили директора научно-исследовательского института.

– Очень сожалею, – сказал он, но должен предупредить: об отлове лемуров не может быть и речи. Закон категорически запрещает не только убивать этих зверьков, но даже держать их в качестве домашних животных. Понятно, у нас не хватает людей, чтобы контролировать всю территорию Мадагаскара, поэтому и наши работники, и служащие лесного ведомства всеми силами стараются убедить население не причинять вреда лемурам. Сейчас эта кампания уже приносит плоды. Представьте, если вы начнете ловить лемуров и привлекать в помощь местных жителей, они справедливо сочтут, что для белого иностранца существует один закон, а для мадагаскарца – другое. Вся наша работа пойдёт насмарку. Поэтому прошу вас как натуралиста, посвятившего жизнь охране здешней уникальной фауны, строго соблюдать правила.

Нам оставалось лишь согласиться со всем сказанным.

– Снимайте их сколько угодно, продолжал директор. – Этим вы окажете нам большую услугу. Широкая публика знает о лемурах мало, так что показ их по телевидению привлечёт внимание к судьбе животных.

А потом мы познакомились с Жоржем Рандрианасоло, молодым лаборантом-малагасийцем, который исколесил весь остров в поисках птиц и насекомых для коллекции института. Это был невысокий худой человек с длинными мускулистыми ногами, казавшийся тщедушным, но, как мы убедились впоследствии, проявивший чудеса выносливости. Именно благодаря его помощи экспедиция прошла успешно.

В первый день мы проехали триста миль по нагорью, составляющему спинной хребет Мадагаскара. Деревьев было мало. Дело в том, что на острове веками сводили леса, и эрозия уничтожила почву, оголив во многих местах скальные породы. В последние десятилетия были предприняты попытки рекультивировать опустошенные земли, но структура почв изменилась так сильно, что местные виды деревьев уже не могут там расти, и лесоводам пришлось сажать завезенные из Австралии эвкалипты. Аккуратные ряды эвкалиптов выглядят жалкой заменой богатейших малагасийских джунглей.

На третий день пути исчезли даже эвкалипты: мы въехали в южную часть острова, где на выжженных песках способны удержаться лишь пустынные растения.

И вдруг декорации разом переменились. По обеим сторонам дороги появились тонкие, без единой ветки древесные стволы высотой в десять метров: каждый ствол щетинился шипами и был окутан гирляндами светло-зеленых листочков размером в шестипенсовую монету. Они поднимались спиралями от земли. Некоторые стволы заканчивались кисточкой из высохших коричневых цветов. Хотя эти странного вида растения напоминают кактусы, они не имеют с ними ничего общего, это дидиереи, не встречающиеся нигде в мире, кроме южной части Мадагаскара.

Именно в эти леса мы и ехали. Жорж сказал, что здесь водятся сифаки – разновидность лемуров, наиболее похожая на обезьян. Они должны были стать первыми героями нашего фильма.

Жорж предложил остановиться на ночёвку в деревне, которую он назвал Футак. Уже приученные к особенностям мальгашского произношения, мы нисколько не удивились, прочтя на карте название "Ифотака".

Утром спозаранку мы отправились на поиски сифак. Шипы дидиерей и колючие кусты рвали одежду, больно царапали тело. Одолеть чащобу можно было, только прорубаясь с помощью мачете, но делать этого не хотелось – стук непременно распугал бы всех лесных обитателей от мала до велика.

Наконец среди дидиерей появился просвет. Мы ринулись туда в надежде передохнуть и подкрепиться на прогалине.

Я тихонько отвел кончиком мачете тонкую ветку и вдруг заметил посреди солнечной полянки у низкого цветущего кустика три маленькие белые фигурки. Они деловито срывали лепестки и обеими лапами запихивали их в рот. В это время сзади подошёл Жорж и с хрустом наступил на ветку. Зверьки тотчас оглянулись на нас и кинулись прочь большими прыжками. Они отталкивались от земли длинными задними лапами, а короткие передние держали перед собой, словно на соревнованиях по бегу в мешках. За несколько секунд они проскочили полянку и исчезли в зарослях дидиерей.

Джеф молча дышал у меня за спиной. Какое-то время мы оба не произнесли ни слова, боясь разрушить очарование увиденного.

Жорж расплылся в счастливой улыбке:

– Сифаки!

Мы быстро прикрепили камеру к штативу, насадили объектив и двинулись вслед за зверьками в кустарник. В собранном виде камера была не только тяжёлой, но и жутко неудобной: ножки штатива беспрерывно цепляли ветки. К счастью, далеко тащить не пришлось – через несколько минут шедший в авангарде Жорж поднял руку. Мы почти беззвучно подкрались к нему. Проводник указал пальцем вперёд, где среди раскачивающихся стволов виднелся комок белого меха.

Сифака сидела на верхушке дидиереи; она явно видела нас, но не проявила особого беспокойства. Возможно, зверёк чувствовал себя неуязвимым: одно дело на земле, а другое – на десятиметровой высоте.

Густая шелковистая шерсть сифаки была белоснежной, только на макушке торчал рыжевато-коричневый вихор. Длинный пушистый хвост был свёрнут кольцом между ног. Мордочка – голая, без шерсти и чёрная как смоль мало походила на обезьянью, поскольку сифака вообще ни на кого не похожа. Передние лапы зверька значительно короче задних – оттого он передвигается по земле в вертикальном положении. Поглядев на нас своими горящими топазовыми глазами, сифака издала смешной звук, нечто вроде "шии-фак". Отсюда, естественно, и наименование животного. Европейские зоологи произносят его в три слога – "си-фа-ка", но мальгаши по обыкновению опускают последнее "ка", и в их устах название зверька действительно очень напоминает издаваемый им звук.

К волнению и радости у меня примешивалась толика тщеславия: мало кому из натуралистов доводилось наблюдать их в естественной среде, а в неволе сифаки плохо приживаются. Поэтому сведения об их привычках и повадках весьма скудны, хотя подробные анатомические описания этих животных существуют уже давно.

Все специалисты отмечают, что сифака обладает феноменальной прыгучестью. Некоторые зоологи утверждают, что во время прыжка сифака планирует, натягивая, словно парус, кожную складку между верхними конечностями и грудью. Это позволяет ей совершать гигантские скачки.

Сейчас нам представилась возможность проверить это утверждение: сифака сидела как раз на верхушке дерева. При отступлении ей бы пришлось либо спрыгнуть вниз на другую ветку, либо перескочить на соседнюю дидиерею, а до нее было метров шесть, не меньше. Мне удалось, она предпочтёт второй вариант.

Мы отодвинули камеры чуть в сторону, заняв самую выгодную позицию, и Жорж решительным шагом направился к зверьку. Сифака взглянула на него широко раскрытыми глазами, прокричала три-четыре раза, после чего... мужество оставило её. Она подобралась и, резко оттолкнувшись задними лапами, взмыла в воздух. В полете она выбросила вперед все четыре лапы, приготовившись вцепиться в ствол соседней дидиереи. Корпус зверька находился в вертикальном положении, хвост развевался. Вот послышался отчетливый шлепок – сифака достигла цели и обхватила передними лапами ствол. Акробатка победно оглянулась на нас через плечо. Сомнений быть не могло: феноменальный прыжок достигался только за счет толчка задних лап, и никакого планирования не было. Ну, кое-что начало уже проясняться.

Местные жители многое рассказывали о сифаках, но отличить факты от выдумки было не так просто. Уверяли, например, что животные знают секреты врачевания. Раненая сифака якобы кладёт поверх ран какие-то листики, способствующие быстрому заживлению, – потрясающая способность, если только она соответствует действительности. Из другого рассказа явствовало, что самка-сифака, перед тем как родить, плетёт из веточек люльку, выдёргивает у себя на груди шерсть, которой выстилает люльку; затем она вешает её на дерево, предварительно наложив на дно камней, чтобы колыбель не снесло ветром. Доля истины в этом есть, поскольку в ряде описаний указывается, что после рождения детенышей у самок появляются пролысины на груди и предплечьях. С другой стороны, как мы обнаружили позже, детеныши сифаки, подобно обезьянам, очень рано прицепляются к телу матери, и та носит их повсюду, так что устроенное ценой стольких мучений гнездо служит очень короткое время.

Зверьки забираются ранним утром на самое высокое дерево и сидят там, подняв передние лапы, лицом и востоку в ожидании первых нежных лучей солнца. Местные жители говорят, что они поклоняются солнцу. Возможно, поэтому сифаки считаются афади – табу и, конечно, в прежние времена никто не отваживался причинить им вред. К несчастью для животных, старые поверья быстро отмирают даже в таких заброшенных уголках Мадагаскара, как этот. Однажды вечером к нам в сторожку пришел человек из деревни и предложил поймать нескольких сифак. Мы отказались, а Жорж пытался убедить его в противозаконности подобных действий. Слова не произвели особого впечатления...

По правде говоря, поимка зверьков не представляет особого труда, поскольку сифаки очень доверчивы: когда они сидят на ветке, к ним можно подойти вплотную, если не делать резких движений.

День за днём мы снимали их на плёнку. Обычно сифаки проводили всё утро в спальне - на верхушках качающихся стволов дидиерей, греясь на солнце и поедая листву. В самое жаркое время дня они спускались пониже, в тень, и дремали, лениво развалясь на ветках в самых немыслимых позах. Иногда мы всерьёз опасались за них: случалось, сифаки просто приваливались к стволу, оставляя лапы болтаться в воздухе, или сворачивались клубочком, подтянув колени к подбородку; иногда – это, пожалуй, было самое комичное – они вытягивались во всю длину на ветке, свесив передние и задние лапы вниз.

Около четырех часов дня семейство из пяти сифак подбиралось к деревне полакомиться похожими на бобы плодами, свисавшими с тамариндовых деревьев.

Однажды вечером парочка сифак замешкалась. Самка уселась на горизонтальной ветке, болтая ногами и расчёсывая зубами шерсть. Сзади к ней подкрался самец, Она делала вид, будто не замечает его. Неожиданно он прыгнул на неё, чуть не сбив с ветки, и ухватил её борцовским приемом "полунельсон". Она повернулась, выскользнула из цепких объятий ухажёра и зажала ему голову под мышкой. Он начал извиваться, потом обхватил её двумя лапами и крепко прижал. Она широко раскрыла рот, не издав ни звука. Могу поклясться, она смеялась! Шуточная потасовка длилась минут пять. Потом они вдруг расцепились и, сидя друг против друга, уставились на зрителей, стоявших, задрав головы, в двенадцати метрах под ними. Мы не шелохнулись. Через секунду самка неожиданно схватила пальцами левой ноги переднюю лапу самца – и вольная борьба вступила во второй раунд.

Это не была настоящая схватка, и, хотя иногда сифаки прихватывали зубами руку или ногу партнёра, они никогда не кусали друг друга. Это была игра.

Животные часто играют в детстве, приобретая навыки, которые им понадобятся во взрослой жизни. Но вид живущих в естественной среде взрослых зверей, играющих просто ради забавы, большая редкость. В безжалостном мире дикой природы у них редко выдается время для развлечений.

Однако у сифак, похоже, нет тех проблем, которые заботят большинство зверей. Им не приходится добывать пищу: плоды манго, индийские финики, лепестки цветов и сочные зелёные побеги – все это имеется в изобилии и вполне доступно. Им не нужно всё время прятаться, поскольку на острове у них нет естественных врагов. И ещё один, пожалуй, наиважнейший фактор – они живут семьями. И их семейная жизнь основана на привязанности.

Из книги "Zoo Quest to Madagascar", 1961

Перевела с английского Н. РАБЕН

(C) Журнал "Вокруг света"