Александр ЕГОРОВ

СТИХИ ИЗ КНИГИ “НОСТАЛЬГИЯ”
(М., 1998)

Часть 2

АРМЕЙСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Тишину на белом свете
Вдруг разрезал, словно бритвой,
Муэдзин на минарете
Мусульманскою молитвой.

Голос, дикий и истошный,
Рвется раненою птицей,
Машет крыльями тревожно
Над турецкою границей,

Поднимаясь выше, выше,
Возвещая грешным людям,
Что покуда — вроде дышим,
Но когда-нибудь — не будем.

Молча слушает казарма,
Как орет собака-турок;
В полутьме ищу глазами
Недокуренный окурок.

Мне понятно — все земное
Протечет водою в сите...
Оттого с улыбкой злою
Захотелось вдруг спросить мне:

“Ты зачем с такой тоскою,
Сладострастием и негой
Воспеваешь Дом Покоя —
Царство вечного ночлега?

Уж и так в долине плача
Натерпелися мы страху.
Ну, а тут еще задача —
Возвращение к Аллаху!”

ЭКСКУРСИЯ В ЗАГОРСК

У монаха мина пресная,
Пузо — в рясу не уместится.
“С нами, с нами сила крестная!” —
Говорит и мелко крестится.

Созерцаю купола ли я,
На кресты гляжу ль со страхом —
Заразила эхолалия,
Повторяю за монахом:

“С нами, с нами сила крестная,
Просфора не то, что булка...” —
До чего же интересная
Получилася прогулка!

1988

НАШ ХАРАКТЕР

Люблю читать я в книге милой,
Что в мире нету лучше нас.
Вот как-то раз, зимой унылой,
Зашел в магазин в поздний час.

А за прилавком продавщица
С глазами цвета всех Россий.
Не то чтоб важную вещицу —
Я скромно рыбы попросил.

Она взглянула очень гордо,
Схватила рыбину, притом
В мою испуганную морду
Чуть не заехала хвостом.

Швырнула сдачу мне с размаху
Так, что прилавок задрожал,
Да послала вдогонку на хуй —
Спасибо, тут же отбежал.

В дверях мгновение помедлил
И, от обиды без лица,
Ее назвал я “сукой бледной”,
Скатившись кубарем с крыльца.

“Ну, что за хамы есть в народе, —
Подумал, кутаясь в пальто, —
Однако же, медали вроде,
Какая искренность зато!

А вот, положим, иностранец —
Любезна речь, приветлив взгляд...
Но лжет, конечно, внешний глянец, —
В душе, собака, копит яд!”

1988

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ПОЭТ

И вот в лесу опушка,
И слышу — на суку
Кукукает кукушка:
“Ку-ку, ку-ку, ку-ку!”

Вокруг — туман, осоты,
Бежит куда-то еж.
Кукушечка, про что ты
Так жалобно поешь?

О родине ли песня
Иль, может, не о том?
Мне всех хором прелестней
Зеленый этот дом!

В венеции, шанхаи
Я не поеду, нет!
Кукушечка вздыхает —
Вздыхаю я вослед.

Бежит куда-то ежик,
Блестит на солнце гриб.
А вы вот так несложно
Стихи писать смогли б?

1988

СМЕРТЬ ДЕДА ПАХОМА

Дед Пахом, менингитом измученный,
В запоздалом, как сон, январе,
Сжав оглоблю, как к лодке уключину,
Вдруг повесился на фонаре.
Не развеется снежное месиво,
Не разлезется шёлковый шнур...
Лишь в глазах улыбается весело:
Сингапур, Сингапур, Сингапур!

ИНЦИДЕНТ

На улице задел я “дипломатом”
Прохожего, конечно, извинившись.
Был удивлен, когда, внезапно взвившись,
Посыпал тот в меня отборным матом.
Старик, в своей зачуханной тужурке,
Седой как лунь и невысокий ростом,
Шагал за мной, “скотиной” и “прохвостом”
Клеймя в каком-то исступленье жутком.
Я шаг ускорил, напрягая нервы.
Вослед неслось мне, мрачное, как фатум:
И что б со мной он сделал в сорок первом,
И что б со мной он сделал в сорок пятом,
Что в жизни горя я еще не видел,
Что рана у него в ноге сквозная...
Как тот Семей, спешащий за Давидом,
Злословил он меня. За что? Не знаю.
И помню, было нестерпимо жарко,
И помню, думал: “Что случилось с нами?”,
И как нырнул в спасительную арку,
Как, выхода ища, блуждал дворами.

1988

ПОДРАЖАНИЕ КИТАЙСКОМУ

Я на Чистых Прудах наблюдал лебедей,
Молча пиво цедил в близлежащей пивной —
Словом, в общих чертах походил на людей,
Что шагали вокруг или рядом со мной.

Но мне нравилось, что, одиночеством горд,
Я иду, а с деревьев, мол, падает медь;
И про эти печали в сто тысячу горл
Мне не раз бы хотелось чеканно пропеть.

Лишь, когда не на шутку познал я беду,
Понял разом — о том не сплету ни строки;
И вдоль Чистых Прудов снова тихо бреду
И стихи сочиняю, навроде таких:

Посмотри-ка — по лону синеющих вод,
Наступающей ночи томительно рад,
Как красиво с лебедкою лебедь плывет,
А на крыльях его догорает закат!

ОДИНОЧЕСТВО

Жизнь к окну подлетела
Однажды,
Когда сердце старело,
Но жаждало,
И сгорела надежда
Каждая
Словно в печке печали
Кораблик бумажный,
А после и дали
Заморские
Прогорели во мгле
Папиросками.

Вспомнив тяжесть обид стародавних,
Я покрепче прихлопнул ставни
И сказал ей: “Заманчивой гаванью
Ты напрасно меня поманила!
Не пущусь ненадежное плаванье —
Отворял я когда-то ставни
И радушнейше двери распахивал,
Верил.
Ты же радости не приносила,
Вероломными взмахами била —
Нет теперь ни желанья, ни силы
Отворять...”

К ЦЫГАНКЕ

Ах, цыганка, лиловая мантия,
Юбка в обручах жестких подпружин —
Не нужна мне твоя хиромантия,
Как учебник по выделке кружев!

Что мне пользы томиться вопросами,
Так и сяк рассуждая тревожно?
Пусть погибну я хоть под колесами,
Коль того избежать невозможно!

Ах, цыганка, с болтливой оравою
Цыганят, неумытых и праздных!
Не хватай меня за руку правую,
О казенных домах не рассказывай!

ПОПЫТКА САМООПРАВДАНИЯ

Хоть страдал и сражался так яростно,
Но от зависти все же не лопнул.
Убедился, что чернь — многоярусна,
И ушел — даже дверью не хлопнул.
Ненавижу рисунки наскальные,
Там, где мамонта травят охотники.
И не крашу яички пасхальные,
И уже не хожу на субботники.

ОЗЛОБЛЕНИЕ

Обиды временем не лечатся,
Но покрываются коростой.
И человек в постели мечется,
И спать ему совсем непросто.

Измучен мыслями угрюмыми,
Он подымается и курит,
И занят эдакими думами:
“Чтоб вы подохли все, в натуре!”

Терзаемый былыми бедами,
Журнал потрепанный листает,
А кто-нибудь, ему неведомый,
В бараке от чахотки тает.

1990

МЫСЛИТЕЛЬ

И в очертаниях полена
Из ряда выпавшего прочих,
И в нежной гибкости колена
Своей подруги темной ночью,
И в алой терпкости мадеры
При радостных тостов реченьи,
И в поскрипе больничной двери
Он ищет тайного значенья.
Когда ж совсем тоска находит,
Он побирается по скитам...
Зачем значенья не находит?
Зачем его не говорит нам?
Так пусть же хлещет по ланитам
Свое ж лицо в недоуменье,
Коль дни бегут, подобно свитам
Шутов — царям же во глумленье!

1989

РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ПОРТРЕТ АГДЖИ

Агджа сурово выглядел снаружи.
Взял пистолет, к нему — большие пули.
“Что, Папа Римский? На черта он нужен?” —
Так думал он уже в родном Стамбуле.

Его увлек пример народовольцев.
Весь мир у телевизоров аж ахнул,
Когда в толпе нарядной богомольцев
Из пистолета в Папу он бабахнул!

А на суде вертелся, словно дышло,
Юродствовал — то робко, то борзея.
И все пытался, да никак не вышло,
Оклеветать болгарина Сергея.

1990

К АНЮТЕ

Поэт твердит про то и это,
И мы оглохли от имен;
Я ж мерю звонкою монетой
Для всех народов и времен.

Моих стихов не знают в свете,
Но это — свету не к лицу.
Я должен быть авторитетен,
Как крик сержанта на плацу!

Меня, меня люби, Анюта,
Как любят море корабли.
Мои стихи — они ж валюта,
У прочих — жалкие рубли!

Не умаляй значенье денег,
Хоть есть достоинство и честь.
Чего-то стоит даже веник,
А им — полы удобно месть!

1989

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Она проходит в брючках, что в розане,
И занимает место у окошка.
Я по привычке согрешил глазами,
И оттого мне совестно немножко.

Качнулся поезд. Тронулись предместья.
Дома, деревья в пляс пустились дружно.
Она ж сидит — и все при ней, на месте,
А к моим взглядам просто равнодушна.

Ей безразличен дядя с бородою.
Она, зевая, открывает книжку.
И перед ней, такою молодою,
Мне самому охота стать мальчишкой.

Куда успела юность подеваться?
Уже зовут по отчеству — “Петрович”.
Уже я стар — мне с ней не раздеваться
И не делить своих былых сокровищ.

1989

БАЯДЕРЕ

Я люблю, распивая мадеру
За бутылкою тут же бутылку,
Лицезреть до утра баядеру,
Ее ног огневую развилку!

В этом диком, неистовом танце,
Вперемешку с изящным и мерным,
Вижу я диалог Розенкранца
Несомненно, с самим Гильденстерном.

Но о чем они там говорили,
Опираясь на древние скалы?
Баядера! Не помню! Мы пили,
За тебя поднимая бокалы!

1989

ОТПУСКАНИЕ БОРОДЫ

Я решил — отпущу себе бороду,
Буду гордо ходить с ней по городу,
Буду гордо ходить да похаживать,
Свою бороду чинно поглаживать.

Если спросит девчонка задорная:
“Почему борода твоя черная?” —
Я отвечу ей тут же с ухмылочкой:
“Не чернее души, моя милочка!

То-то пальцами длинными, ломкими
Эту бороду тискаю, комкаю,
Да брожу продолжением повести
О своей неразгаданной совести”.

1989

РАССУЖДЕНИЕ О КОТАХ

Коты — их кто не уважает?
Наверно, лишь на небе звезды.
Меня их наглость поражает —
Весь мир для них как будто создан!

Они уже мышей не ловят —
Собой дома они величат,
Когда сидят у изголовий
Или в ногах во тьме мурлычат.

Порой их гонят, с криком вроде:
“Пошел отсюда вон, скотина!” —
Но все равно они приходят,
И морды их невозмутимы.

1989

ПРИСТУП РОЯЛИЗМА

Я люблю королеву Британии
В Букингемском дворце, да на троне.
Это ж символ людского братания
Всех когда-то подвластных колоний!
Вот, по случаю, речи приличные
Африканцам твердит окрыленно;
Негры рослые, англоязычные
Созерцают ее умиленно.
С оскорбленьем попробуй-ка, сунься-ка,
Покажи-ка презрительно пальцем —
Пришибут, как последнего суслика,
Эти, бывших империй, страдальцы!
И, приняв делегации пачками,
Проследив, чтоб никто не обижен,
Королева гуляет с собачками
По газону, что ровно подстрижен.
Так, царит, несравненно изящная,
Благородство веков выражая,
Не страшнее, чем наша всегдашняя
Битва в поле за рост урожая!

1989

ДЕКЛАРАЦИЯ

Не желаю сражаться за славу я.
Повезет — подадите на блюдце.
Я ж и есть единица писклявая,
Над которой поэты смеются.

Пусть один. Тем горжусь несказанно.
Бог ведь тоже один — это милость.
В нашей жизни, где ценности смазаны,
Правда, мне нелегко приходилось.

Меня мучили классы и партии,
Да корежили силы природы.
Но в душе почитал я лишь хартию
Первозданной и вечной свободы.

И за то год от года крепчали
Мои песни, из писка развившись.
В них и вы, может быть, прозвучали,
Потаенно в строке отразившись.

Эту лиру мою сладкозвучную,
Вам же хуже, когда вы отвергнете.
Я в душевные скроюсь излучины,
Вы сотретесь в толпу и померкнете.

1989

ЛИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

Зачем теперь не выхожу на площадь?
Зачем я временами не разбужен?
Скажу в ответ, мой друг, чего же проще:
Я не был там, когда я там был нужен.

К лицу ли мне винить свою эпоху:
Она, мол, исковеркала мне душу?
Я жил порой совсем не так уж плохо —
И ел, и пил, и анекдоты слушал.

Что ж из того, что я ума лишился,
В конце концов сам загнан был как лошадь?
Тому причина — я ведь не решился,
Вот прямо так: пойду в свой час на площадь.

Когда я ныне и себе не верю,
Мне ль рассуждать о казни Имре Надя?
В свой час не вышел я, но запер двери,
Был взвешен на весах и легким найден.

1989

НОСТАЛЬГИЯ

Я — Россия времен застоя,
Становлюсь все проще и проще.
Распиваю коктейли стоя
И куда-то спешу наощупь.

Я отменно ругаюсь матом,
Я совсем не плохой парнишка
В джинсах, стоящих две зарплаты
И с дешевым вином подмышкой.

Вот шагаю, с прогрессом вровень,
От ментов бегу без оглядки.
У вождя кучерявятся брови —
И я знаю, что все в порядке.

Хорошо настолько, что даже
Неохота, чтоб было лучше.
Мой отец мне вечером скажет,
Мол, Америку мы прищучим.

Что Америка? Ну ее к черту.
Ожирели сволочи-гады!
Здесь, навроде Блистательной Порты,
Ильича сияли награды!

Ах, друзья, испеките мне, что ли,
Шоколадного полого Брежнева!
Я ж Россия времен застоя,
И хотел бы вернуться в прежнее —

В мою молодость, в думы тайные,
Чтобы плыли проспекты криво,
В это все-на-хую-мотание
После нескольких кружек пива!

В ЛЕТНИЙ ПОЛДЕНЬ

Жарко здесь, как будто в Кушке.
На диване, потный, сальный,
Я лежу, а злые мушки
Все-то ноги обкусали.

На окошко села птица —
Я в нее вонзился оком.
До уборной лень пройтиться,
Потому — она далеко.

Все же встану и пройдуся —
Знамо дело, как бывает.
За забором тетя Дуся
Лейкой грядки поливает.

“Тетя Дуся, — крикну, — здравствуй!” —
Разогнет тугую спину:
“Здравствуй, здравствуй, хрен мордастый”, —
И уйдет к себе в малину.

Это тетя Дуся шутит —
Она добрая, я знаю.
Лишь, когда с похмелья крутит,
Очень нервная и злая.

1986

* * *

Я люблю, когда жизнь протекает меж пальцев,
Я люблю наблюдать за ее переливами.
Что с того, коль ее не натянешь на пяльцы
И не выткешь на ней свой узор прихотливый?

Но бывает — охватит тоска беспримерная,
Днем и ночью она меня, бедного, мучает.
Хоть и сам понимаю и знаю наверное:
Очень часто мечты не сбываются — к лучшему!

1989

ВУАЕР

Нет ничего печальнее картины:
Вот день погас, как бы навеки сгинув,
И кто-то молча смотрит на куртины
Окна чужого, голову закинув.

Оно высоко, ничего не видно,
А он стоит среди дерев безлистых
И выглядит наружно так невинно,
Как в пятьдесятых — группа футболистов.

Он привлечен невидимою тайной.
Весь мир вокруг как будто убывает,
Душа ж его в любви необычайной
К чужой судьбе пугливо пребывает.

1989

НА ОЗЕРЕ

Я здесь прогуливал уроки,
Мозги не перетрудить чтоб.
Средь камышей и средь осоки
В дырявой лодке лихо греб.

Потом на весла одноклассник
С дурацкой кличкою “Гнедой”
Садился. Жизнь была как праздник.
Еще в продаже был “Прибой”.

У берега нам приглянулись
Чужой посудины бока,
И мы с Гнедым переглянулись —
На днях сопрем наверняка!

И точно: в час после заката
Гнедой на шухере дрожал,
Я рвал замок, ругаясь матом,
А Гоша — он фонарь держал.

1989

НОЧЬЮ

Поодаль вой собачий взвился,
Я не сдержал с досады вздоха.
Сосед, наверно, удавился:
Собака воет — дело плохо!

Вчера пришел и трясся мелко,
Глазами рыская тревожно.
Опять просил на опохмелку,
А я не дал — да сколько ж можно!

В ночи, томительной и черной,
Укрывшись дедовским тулупом,
Я думал, как большой ученый:
Чем связана собака с трупом?

А может, просто полнолунье,
Соседу ж раньше с рук сходило...
Так это тоже полоумье:
Где связь — собака и светило?

Но коли умер — значит, умер.
Он в молодости был шатеном,
И не подумайте, что юмор —
Я вовсе, вовсе не шутейно.

1989

ЛАМЕНТАЦИЯ

Как укрыться от этой грусти?
Я сижу, как в клетке горилла.
Что детей находят в капусте,
Помню, мать мне не раз говорила.

Повзрослел с той поры. Уж вроде
Постарел, и душа остыла.
По грядам ходил в огороде,
Только там не нашел себе сына.

Вспоминаю Авессалома:
Он потомства не смог оставить
И велел, вдалеке от дома,
Изваянье себе поставить.

1989

НА ТЕМУ ВОСТОКА

“Сиди спокойно у ворот,
Ведь жизнь еще долга —
Ногами вынесут вперед
Труп твоего врага”.
Я плакал, сидя у ворот,
И жизнь была не дорога,
Как проносили труп врага
Ногами тощими вперед.

1989

ИЗ “НОВОКОРЕЙСКИХ ПЕСЕН”

Расцвела синьхуа под окошком,
На село наше тень наплывает.
Жир пылает в обугленной плошке —
И душа моя тоже пылает!

У соседки, вдовы из Джан Уя,
Обвалилась намедни ограда...
Вот я вышел и, на руки дуя,
Все шепчу: “Ведь, наверно, так надо...”

Некий странник, шатаяся пьяно,
Мне навстречу проходит с приветом;
Комунго свое тискает рьяно,
И поет и кричит до рассвета.

Возвратился, сижу у беседки,
Звонкий цинь потерявши дорогой,
Размышляя о дальней соседке:
Ведь какою была недотрогой!

1989

ИСПАНСКАЯ КОРРИДА

Тряпка мечется алей помидора,
Бык пред ней заходится пеной.
Эх, рогами-то поддал пикадора —
Пикадор уже летит над ареной!
Повернул, на другого прется.
Уж и тем мне, скотина, приятен,
Что не терпит никаких алых пятен,
С ними он решил побороться!
А чего и любить-то их, право?
К алому — и пики и шпаги.
Коль такая случилась потрава,
Потрясай же рогами в отваге!

1989

ТВОРЧЕСТВО

Пожалуй, выпью ковшик браги,
Он придает душе отваги,
И пальцы тянутся к бумаге,
И пальцы... Эвон пятерня!
И пальцы тянутся к перу!
А мысли — голы, мысли — наги,
Опять какая-то хуйня!
Постой, постой, куда я пру?
Ведь пальцы тянутся к бумаге,
Ведь пальцы тянутся к перу!
Еще, пожалуй, ковшик браги —
И мир уж утопает в благе,
И я лежу: ни ну, ни тпру.
А пальцы тянутся к бумаге!
Да, пальцы тянутся... в Перу!

1989

ПУШКА

Прикатили на опушку
И установили там, —
Без разбору наша пушка
Поливает по врагам.

Командир у нас расчета
Закричал: “Врагов коси!” —
А подносчики в два счета
Знай снаряды подноси!

1990

КОМБАЙН

Комбайн сеет и молотит,
И погода хороша.
Комбайнер сидит напротив,
Рулем крутит антраша.

То он скорость переключит,
То налево повернет.
То принесть попросит ключи,
То помощник турнет.

1990

САМОЛЕТ

Самолет летит над полем,
В поле бабы редьку рвут.
Там беда случилась, что ли —
Все моторы, знай, ревут.

Бабы редьку побросали,
Заорали бабы: “Ух!” —
И, крылами потрясая,
Самолет за полем: “Бух!”

1990

ЖНЕЙКА

За деревней стонет жнейка,
Жнет упругие снопы.
Ходят бабы длинной змейкой,
Их становят на попы.

А сломается в ней что-то,
Всё машине нипочем —
У механика работа
Целый день ходить с ключом!

ОМНИБУС

А вы вот так страдать могли бы,
Как будто гамлетова тень? —
Я не могу поймать омнибус,
Хотя бегу за ним весь день.

Его огромные колеса
По гулкой мостовой стучат.
По сторонам, как знак вопроса,
Столбы фонарные торчат.

ПОЕЗД

Поезд мчится издалека,
И сияют буфера.
Хоть и мало в этом прока,
Машинист кричит: “Ура!”

Впереди сияют горы,
Скоро будет и туннель,
А родимые просторы
Не видны уже отсель.

ПАРОХОД

Как на матушке на Волге
Появился пароход —
Он и ходит, он и бродит,
Он и пару поддаёт.

От Самары мчится птицей,
Лопастями шевеля —
А народ-то всё дивится:
“Во пиздюлина-то, бля!”

ВОРОБЕЙ

Сидел на ветке воробей,
Я в руки взял свою рогатку.
И голос внутренний: “Убей!”
Шептал мне сумрачно и гадко.
Но все ж не стал я убивать —
И так уж жить ему не сладко.
И стала ярость убывать —
В карман отправилась рогатка.

ФЛАМИНГО

Вот это — розовый фламинго,
Он стоя шею гнет ужом.
Его я видел в Сан-Доминго
В прекрасном озере чужом.

И днем и ночью эта птица
Торчит на тоненькой ноге.
Но встрепенется и помчится,
Когда я крикну: “Э-ге-ге!”

1990

ОБЕЗЬЯНА

Пред обезьяной стоя фертом
И глядя прямо ей в глаза,
Решил заняться я концертом
И долго ей язык казал.

И собрались кругом разини,
Ну меж собою толковать,
Что, мол, страшнее образины
Не доводилось век видать.

ГУСАК

Гусак ходил, как барин, важно,
Когда ж его я раздразнил,
Он вмиг накинулся отважно,
Клюяся, что хватило сил.

Сказав: “Будь, братец, подружнее!”
(Не всяко лыко, знать, в строку!) —
Чтоб доказать, что я важнее,
Свернул я шею гусаку.

ПРОГУЛКА -91

Я шел, гуляя по Руси,
Ее увидеть тщась.
Вдруг денег нищий попросил
И я ответил: “Счас!”

Кругом молчал угрюмый лес,
Светились купола,
И я в карман рукой полез,
Поднявши край пола.

Я рубль хотел ему подать,
Но не было рубля,
И я вскричал: “Ебена мать!”
Убью, собака, бля!”

Я бил его, визжа притом,
Мне было хорошо!
Затем накрыл его пальтом
И медленно ушел.

1991

ЕЩЕ ОДИН СТИХ К ТАМАРЕ

Falaste: amarei konstante...
Manuel Bandeira

День угасает. Солнце окна лижет
Верленовскими бликами заката.
Я прохожу, а здание все ближе,
Где ты была, смеялась где когда-то.

Там нет тебя. Теперь другие лица
Маячат в окнах. Тесная контора!
В ней никогда уже не повторится —
Твой милый бред, твое лученье взора.

Где ты сейчас? Жаль, что узор карниза
Так не похож на вязь забытых Персий —
Не то бы я, сатирой на Гафиза,
Искал тебя везде влюбленной песней!

Что делать мне? Мой стих не птица все же,
И не дано ему благого дара,
Чтоб долететь и выразить похоже,
Как пусто в мире без тебя, Тамара.

1990

ДУМЫ ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ КАФКИ В МОСКВЕ

Тоскливо, будто режут гланды,
Теряться мне в пространстве сером,
Крича им: “Die korrupte Bande!
Я вам давно уже не верю!” —
И расползаются границы
Меж миром внешним и душою,
И все попытки сохраниться
Ведут в отчаянье большое.

Но кто-то шепчет: “О проказник!
Уже ты нравишься мне реже.
Вот, я призвал тебя на праздник,
А ты все спрашиваешь: “Где же?”
Тебе роптать — не весок повод:
Отдайся вечности ль, забаве ль.
Иль, как герой под током провод,
Соединяй их сам зубами!
Читай псалмы, а как устанешь,
Листай хоть шведские журналы.
Ведь коли вверх свой взгляд уставишь,
Все ж небо — сине, солнце — ало!”

1990

В ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ

Однажды выйдешь: всюду тучи,
На небесах, на лицах тож,
А также лужи неминуче
Суровый ветр приводит в дрожь.
Захочется куда попало
Шагать с досадой на душе:
Ведь что-то главное пропало
И не воротится уже!
Но ты пойди, куда направил
Шаги — хотя бы в магазин,
Мольбой в такой словес оправе
Призрак унынья отразив:
“Не расточай свои печали,
Будь глаз твой светел, как хрусталь,
Затем, чтоб черти не умчали
В глухую даль, в немую даль.
И над тобой, грехопоклонцем,
Твоей же тьме наперекор,
Прощенье вспыхнет, словно солнце,
И не погаснет уж с тех пор”.

1990

К ВОРОНАМ

Я люблю вас, большие вороны,
Ибо ваши глаза воронены,
Как жестокое дуло нагана,
Когда бродите вы средь бурьяна.

Я люблю ваши толстые клювы,
Ими вы мне особенно любы.
Ими долбите жирную землю —
Вас как есть принимаю, приемлю!

И за то вас, исчадия ночи,
Я люблю, что худое пророча,
Помавая большими крылами,
Вы летите, летите над нами.

1991

КРЕДО

Я слишком поздно поумнел,
А поумнев, узнал — безумен.
Пейзаж осенний так безлунен,
Я оказался не у дел.
Не говори: “Придет черед,
Все будет вновь родным и близким...”
Я собираю обелиски
Из камушков в свой огород.
Они останутся, стройны,
Как во спасенье ни лукавствуй.
Отчизны верные сыны
К ним подойдут и скажут: “Здравствуй!”

1988

СЛАВЯНСКИЙ МОТИВ

Пусть ты, воробей, чирикаешь —
все равно не станешь лебедем,
хоть и мил ты мне по-прежнему
и душою тебе радуюсь:
по застрехам ты слоняешься,
пищу кушаеши Божеску,
на судьбу свою не ропщеши,
еще перья чистишь клювиком!
Птицы есть на свете разные —
есть красивше оперением,
но знамение великое
через годы созерцаю в тя!

6 января 1991 г.

АВГУСТ 1992 г.

Тоска без видимой причины,
И не находишь места тут.
Идут по площади мужчины,
А также женщины идут.

Лоток с газетой неприличной,
Турецкой жвачки продавец,
Машины на манер различный
Стремятся из конца в конец.

И некуда направить взоры,
И все ясней звучит в уме:
Судьбы свершились приговоры,
Вокруг дерьмо, и сам в дерьме!

Стихи, не вошедшие в книгу