Уникальный статус
Мадагаскара в русском культурном сознании
связан, думаю, вот с чем:
Мадагаскар – территория, находящаяся как бы на
грани мира реального и мира мифологического, –
то есть, с одной стороны это пространство,
безусловно присутствующее на географической
карте, с другой – настолько удалённое и
настолько малоизведанное, что идеально отвечает
потребности культурного сознания в произвольном
заполнении некой гипнотизирующей лакуны, в
создании поля для спонтанного мифотворчества.
Характерна тотальная двойственность –
Мадагаскар, формально относящийся к Африке,
фактически представляет собой остров, то есть
изолированное от континента пространство, в
котором (из-за дефицита информации) может
происходить “все что угодно”. Подобный ход
мысли характерен и для античного сознания –
амазонки обитают в Крыму, атланты – в районе
Гибралтара (кстати, равно типичные примеры
территорий “на рубеже”). Характерно, что
мифологический статус обычно обретают
географически изолированные территории, либо
формирующие некую лакуну в сознании, требующую
заполнения (как Мадагаскар), либо, наоборот,
перенасыщенные разного рода аллюзиями –
культурными, политическими и т.д. (Крым, Япония,
Великобритания). Интересно, что объективная
ситуация подчас вполне отвечает мифологическим
представлениям. Как выясняется, существуют
мадагаскарцы как чернокожие, так и практически
белые (налицо еще один фактор раздвоения). Таким
образом – любое однозначное суждение (вроде
“Мадагаскарцы негры*”) с одной стороны верно –
действительно, негры; с другой неверно –
мадагаскарцы – это не только негры. При том, что
об этническом разнообразии речь вроде бы (или я
ошибаюсь?) не идет. Обе версии одинаково ложны и
истинны – на Мадагаскаре живут как негры, так и
не негры, Мадагаскар настолько же Африка,
насколько и не Африка.
Еще один объективный
фактор – уникальная фауна. Известно, что
животное лемур (существующее в русском
сознании на правах креатуры полумифологической
– нечто вроде кентавра) обитает только на
Мадагаскаре. Можно вспомнить другие островные
образования, имеющие вроде бы сходный статус –
Гренландия (где также обитает реликтовое
животное – овцебык), и, допустим, Австралия
(сумчатые). Но в первом случае перед нами
пространство, представляющееся скорее как
пустое, холодное, мертвое, во втором –
автоматический перенос частного на целое чуть ли
не целиком заполняет нишу – ведь в обывательском
сознании образ Австралии прежде всего связан с
кенгуру (ср. разговор в одном американском
романе: “Что мы будем делать с этим ёбаным
кенгуру?” – речь идет об австралийском актёре). В
нашем случае мы не видим ни того, ни другого –
Мадагаскар представляется нам наверняка
витальным, густонаселённым, кишащим жизнью
(непонятно только, какой именно жизнью)
пространством, а лемуров трудно назвать наиболее
ходовой ассоциацией. То есть, имеется некий набор
второстепенных качеств (включая географическое
положение Мадагаскара – нечто вроде абриса на
контурных картах, нуждающегося в дорисовке), ни
одно из которых не преобладает (действительно,
какая первая ассоциация с Мадагаскаром? – трудно
сказать). Все они сосуществуют как полуреальные,
полувымышленные элементы мифологемы. А
отсутствие качества домирирующего как бы
стимулирует дальнейшие поиски в этой области.
Нужно иметь в виду и чисто
эвфонический момент (тем более, если говорить о
частом появлении мадагаскарской тематики в
русской поэзии) – таинственно-экзотически
звучащее для русского уха, но при этом безусловно
милое национальному языковому подсознанию –
легко произносимое, с четырьмя одинаковыми
гласными – МАДАГАСКАР. (Пример необязательный,
но характерный – стихотворение Бродского
“Большая элегия Джону Донну” началось, как мне
кажется, именно с этого завораживающего,
подобного удару звонящего по кому-то колокола
“Джо-о-он Д-о-оонн” (учитывая, что к моменту
написания стихотворения (март 1963) Донн как
таковой был знаком Бродскому в лучшем случае по
нескольким переводам в советской антологии
английской литературы, в худшем – по
хемингуэевскому эпиграфу). Так что весь
последующий интерес и самого Бродского, и
определенной части интеллектуального
сообщества к фигуре Донна можно вывести из одной
конкретной строчки – “Джон Донн уснул”...
(вспоминается случай на семинаре по английской
литературе в Литинституте: на вопрос лектора
“Что вы знаете о Джоне Донне?” с последней парты
раздалось “Джон Донн уснул”).
Интересно, что упоминание
в кругу друзей о моей косвенной причастности к
мадагаскарскому феномену вызвало с их стороны
целый поток автобиографических ассоциаций –
одна знакомая вспомнила, что с ней в школе учился
некий юноша-мадагаскарец, ставший культовой
фигурой в школе и в округе благодаря своему
исключительному артистическому дарованию и
вскоре трагически погибший. Позже, обнаружив
Курпен Дженни Ширивасовну в качестве дизайнера
последнего выпуска альманаха “Вавилон”, она
узнала в ней сестру (!) того самого
юноши-мадагаскарца. Здесь возможна ошибка, либо
аберрация памяти (мифологема Мадагаскара, как
любая другая, склонна к мистификации), однако это
нетрудно проверить. Другой знакомый вспомнил,
что его школьный преподаватель труда называл
себя “королём Мадагаскара”.
Недавно выяснилось, что
Мадагаскар (отчасти, в силу вышеперечисленных
особенностей) имеет, по видимому, мифологический
статус не только в русском сознании – в поздней
повести Уильяма Берроуза “Призрачный Шанс” (Москва, изд.
Adaptec/T-ough Press, 2000, пер. Дм. Волчека) действие
происходит в “свободном пиратском поселении
Либерталия на западном побережье Мадагаскара”:
“Народ Лемуров старше, чем Homo Sap, намного старше.
Их возраст насчитывает сто шестьдесят миллионов
лет, время, когда Мадагаскар отделился от
африканского континента. Их способ думать и
чувствовать принципиально отличен от нашего, он
не ориентирован во времени, они не имеют
представления о последовательности и
случайности, эти категории для них противоречивы
и непонятны”.
* Автор не
является специалистом по африканской тематике и
использует традиционный термин “негры” лишь
постольку, поскольку он соответствует лексике,
использовавшейся в классической русской
литературе и сохраняющейся поныне у большинства
русскоговорящего населения, – подразумевая
отсутствие у термина неуважительного оттенка по
отношению к чёрнокожим африканцам, который
принято приписывать ему в последнее время. (Прим.
ред.)
Предыдущий
снимок
Следующий
снимок
